Язык стал непослушным, точно высохшим, когда Князева добавила:

— Или «Графа Монте-Кристо». Я даже на русском его, если честно, не читала. Так что, интересно, что там будет.

Витя слушал внимательно, на Анну смотря. Она у него почти на груди лежала так, что, прижми он подбородок к ключицам, и губами бы ей в макушку уткнулся. Не знал, слышала, чувствовала ли Князева его пульс; рука Пчёлкина, обнимающая за плечи, принялась вдруг играться с кончиками чёрных волос. Накручивать их на себя, между пальцами пряди перекатывать, проверяя тех на мягкость.

Как же спокойно…

Пчёла оглянулся по сторонам. Ближайшей книгой к ним была какое-то французское произведение, — Витя уверен был отчего-то, что романчик под руку ему попался — и тогда он Ане её протянул.

— Можешь мне почитать?

— Нет, — нахмурила бровки Князева и пояснила раньше, чем у Пчёлкина от отказа по пальцем пошло онемение: — Не думаю, что смогу быстро и красиво переводить с французского на русский.

— Ты не поняла!.. — воскликнул Витя и раньше, чем Аня задала резонный вопрос, чуть подобрался, чтобы Князева улеглась на нём удобнее. — На французском почитаешь?

— А ты поймёшь? — снова нахмурилась девушка, но Пчёла не увидел, как в недопонимании метнулся её взгляд. Он погладил Аню по плечу, пробираясь неспешно, будто в осторожности, к шее девушки.

Улыбнулся мыслям своим, сказал:

— Пойму, — зная прекрасно, что ни слова не поймёт. Но он только книгу в левую руку взял, чтобы Ане удобнее смотреть было.

Девушка поняла быстро ложь Вити, но противиться не стала, — «для чего-то же ему это надо?..» — и с какой-то хитро-умильной улыбкой, на какую, как думала раньше, не способна была, правой ладонью раскрыла первый разворот.

Витя достал, сам того не понимая, «Графа». Анна думала принципам своим не изменять, потому потянулась к «Похитителям бриллиантов», которые уже привычно лежали на диване почти под самой подушкой.

— Убери. Сначала дочитаем Буссенара.

Пчёлкин не противился. Взял книгу в левую руку, как взял Дюму, и Князева легла к нему на грудь. Она открыла страницу нужную, а потом ладонь, которую не знала вдруг куда деть, положила чуть выше пресса Вити — крепкого, но не ясно выраженного. Пальцы девушки оказались прямо на уровне одной из нижних пуговиц; захотела бы, расстегнуть могла.

Витя дёрнул чуть головой, вытрясывая из черепной коробки фантазии о событиях, которые произойти бы могли после его снятой одежды.

И Анна читать стала. В такт её слов, голоса, что даже звучать стал мягче от чужого языка, Пчёлкин постарался дышать тише. И звуки Скаковой улицы — шум Ленинградского шоссе неподалеку от дома Князевой, крики девочек и мальчиков на детской площадке под окнами, сквознячок тёплый — стихли, став задним фоном, который не различить особо, и только чтение девушки слышать мог.

Всё будто в вакуум заточилось.

Витя опустил голову на макушку Ани, прикрыл глаза. Девушка под ним запнулась чуть, но дальше только чувственнее зачитала строки, какие, наверно, сама тогда с трудом могла понимать.

Под опущенными веками Пчёлкина заходили тени. Сначала размытые, но с каждой минутой чтения прекрасного — как по звучанию, по такту, так и по искренности — становящиеся чётче и чётче. Они стали контуры обретать, цвета, даже голоса, и тьма стала фоном ярким, превращаясь в тёплую пустую улицу.

Вите предстала история. Такая, до какой, вероятно, додумался какой-нибудь театральный режиссер ещё в начале уходящего века, но такая, какую сам Пчёлкин узнал только сейчас. И сюжет истории этой менялся в зависимости от тембра Ани. Выше, радостнее звучал голос — и герои счастливы, вместе время проводят, словно до них мир сжался. Чуть тянуть гласные звуки начинала — и безликие влюбленные сталкивались с первыми трудностями. Совсем гнусаво читала язык непростой — и сердце рвалось в тоске не столько у пары, сколько у самого Вити.

Хотя и понимал он, что не мог такую историю рассказывать приключенческий роман про негров, но ничего не мог поделать с собой.

Это шоу перед глазами Пчёлы напоминало галлюцинацию. Словно он напился, и теперь подсознание с ним игралось, выдумывало то, что не существовало на самом деле никогда. Словно всё происходящее — самообман.

Витя приоткрыл глаза; мысль собственная напугала, вынудила оглянуться – действительно, вдруг, всё придумал себе, а сам, на деле, сидел в машине всё это время, не рискуя по лестнице к Князевой подняться?

Но Анна лежала у него на груди. И выглядела ещё так естественно рядом с Пчёлкиным, словно ей судьбой предназначено было на французском ему книжки читать на выходных, иногда чуть поглаживая диафрагму, запуская тем самым по мышцам тепло — не разрушающий жар, а приятно греющий огонь.

Как же спокойно!..

Пчёла снова прикрыл глаза. История продолжала разворачиваться под аккомпанемент голоса Анны, что для него стал пианино.

Комментарий к 1991. Глава 10. Спасибо вам за высочайшую активность в комментариях! На данный момент работа является “Горячей”, что позволяет читателям по прочтении главы оценить её, оставив комментарий при помощи стандартной формы.

Иными словами, всё для вашего удобства💕 Буду очень рада комментарию🥺

====== 1991. Глава 11. ======

Над Москвой медленно заходило солнце. Князева дочитывала «Похитителей», проглатывая одну страницу за другой; такого запала, жадности до сюжета она не испытывала давно, с самого прилёта в столицу. Волнения, до этого душившие Аню при попытке хоть строку прочесть, будто заглушились собственным голосом. Она на французском говорила, почти не смачивая горло нелюбимым кофе, а в голове быстрее формировались на родном языке мысли, складывающиеся в фразеологизмы, которых не знал ещё ни один писатель – даже сам Буссенар.

Иногда она, натыкаясь на отрывки, выученные назубок, поднимала незаметно взгляд на Витю. Проверяла, не уснул ли случайно Пчёла от монотонных, в какой-то степени гнусавых реплик, и, замечая, как чуть дёргались его веки, как ровно поднималось тело под её рукой, продолжала читать. Разумеется, он не понимал всей драмы о пещере с драгоценными камнями, обвалом снесённой в реку, но слушал так внимательно, словно думал найти в произношении Анны ошибки.

Князева переворачивала страницы с улыбкой глупой, какую только через секунды осознавала.

Когда небо окончательно покраснело, подобно бутону расцветшей гвоздики, девушка повторно дочитала роман — уже в четвертый раз. Она перевела дыхание, возможно, слишком резко, — в сравнении с мягким тоном, которым читала Буссенара, — и вдруг закашлялась.

Только закрыв книгу, Князева осознала, как сухо стало в горле. Будто долгие часы исключительно через рот дышала, копящейся слюны не сглатывая. Даже чуть больно было.

Витя от спинки дивана оттолкнулся, крепко Анну перехватывая, к себе на колени утянул и обнял так, словно в Князевой в тот миг весь мир — да что там мир, весь он, Витя Пчёлкин, в сути своей — был собран.

Руки обхватили так, словно Аня хрустальной статуэткой была, способной в пух и прах рассыпаться от излишне крепкой хватки.

Она глотнула остывшего кофе, только так кашель останавливая, откинула голову, что тяжелой и лёгкой в одно время стала, и улыбнулась вдруг. Но улыбкой странной.

Так уголки губ вверх тянули спасённые самоубийцы.

Пчёлкин на колени себе уложил её так, что в лоб Князеву смог бы поцеловать, если б чуть голову к девушке наклонил. А потом, через доли мгновений, он коснулся губами линии роста волос темных, как надвигающаяся ночь, и произнес:

— Спасибо, Анюта… Как на родном читаешь…

— Понравилось?

— Очень, — Пчёла и не думал врать. Разумеется, понравилось, он чуть ли не впервые почувствовал себя патрицием, у которого литература была настоящей страстью, любовью!.. И благодарить за то надо исключительно Анну. Девушку, которая не останавливалась, несколько часов без перерыва читала так, что по одной интонации Витя сюжет понимал.

Он снова её поцеловал. Но на этот раз — в кончик носа. Анна дыхание перевела выдохом через рот, заметив, как поцелуи Вити всё ниже стали спускаться по лицу её — сначала лоб, теперь нос… От мысли, осознания, каким должно было стать третье касание, мелко дрогнули ресницы.