— Так я Коса угостил последней, — вместо того соврал Витя, чуть погладив руки Анины. Будто боялся больше не коснуться ладоней её. — А насчёт «Ажура» — Андрис обмолвился случайно. Я ещё сказал ему, что, возможно, присоединюсь к вам, если освобожусь.

«Значит, про встречу он сказал и сразу же уехал? Ай, как интересно получается!..»

— И потому, значит, сидел до последнего в машине, как Штирлиц? — прищурилась Аня, явно не веря Пчёлкину. Уж слишком много совпадений было в его рассказе: случайно кончились сигареты, случайно Озолс сказал, где они собираются встретиться, случайно вечер оказался свободным…

— Ты же взрослая девочка, Князева, — усмехнулся ей Пчёлкин. — Самостоятельная. Любишь, когда тебе это говорят в лицо, и так гордишься, что никого своими трудностями не напрягаешь, да? И раз тебе самой нравится решать все проблемы, я решил не лишать тебя удовольствия справиться с внезапным поклонником без чужой помощи.

— О, неужели меня хоть кто-то услышал? — ещё сильнее нахмурилась.

— Услышал.

— И как тебе шоу? — чуть ли не ядом плеснула Анна. — Понравилось? Или ожидал большей феерии? Знаешь, чтоб были расцарапанные лица, крики и удары коленками промеж ног.

Пчёла усмехнулся в надежде, что сопляк в растянутых шмотках и его попытка к Князевой подкатить станет новой темой для разговора. Что девушка загорится обсуждением и забудет про Андриса своего, от места встречи с которым Витя увозил её всё дальше и дальше.

Нёбо и дёсна сохли ни то от волнения, ни то от недавно выкуренной сигареты, когда он сказал:

— Ну, знаешь, Анюта… На этот раз оправдаем твою нерасторопность тем, что ты перенервничала перед встречей со своим другом юности, раз позволила себя за руки лапать.

Анне показалось, что её кровь была бензином, а слова Вити — зажженной спичкой. Князева подобралась, едва ли сдерживая желание ответить какой-нибудь грубостью, что на языке всё вертелась, но никак в конечную мысль собраться не могла, а потом вдруг посмотрела на ладонь Пчёлы, лежащую на её руках.

Недовольство так сдавило рёбра, что стало тяжело дышать.

Девушка подумала чуть, стоило ли после такой неоднозначной фразы Пчёлкина ладонь мужскую откинуть от себя, и по итогу переложила мужское запястье на рычаг смены передач. Она заметила, как в серо-голубых глазах Вити заиграли озорные искорки, которые могла бы на закатные блики списать, но не стала себя обманывать.

Не захотела уподобляться Пчёле.

Аня помолчала с минуту, рассматривая движение машин перед ними, а потом кинула:

— Мне показалось, или ты зол?

— Да не особо, — пожал плечами Витя, но потом сказал почти что серьезно. Только с интонацией шутовской, чтобы правда не совсем резко прозвучала.

— Я уже начинаю привыкать, что меня без оснований подозревают во всякой ерунде, к которой я не имею никакого отношения.

— Не надо прикидываться святым, Пчёлкин, — приказала вдруг Анна, когда авто выехало прямо на Садовое кольцо. Голос снова зазвучал сдержанно, словно Князева не с каким-никаким, но другом говорила, а с рижским второкурсником, вешающим ей лапшу на уши, что «очень пытался курсовую написать, но не смог никакой информации найти».

— И не сравнивай подставу с квартирой на Котельнической с сегодняшней ситуацией. На свадьбе у Саши тебя явно оклеветать пытались. А сейчас ты сам себе могилу роешь, пытаясь меня обмануть.

Он почувствовал, что кровь сменилась раскалённым алюминием, какой, циркулируя по органам, сжечь его мог заживо, когда Князева вдруг холодно в сторону Вити стрельнула глазами:

— Но у тебя не выходит. Потому, что я насквозь твоё вранье вижу.

И тогда Пчёла всё-таки взорвался. Подобно стеклянной таре, помещенной под многотонный пресс и обратившейся в пыль от давления.

— А ты, смотрю, за две с половиной недели всю криминальную структуры Москвы прознала, раз разделять стала, где подстава, а где — глупость? А вместе с тем и меня узнала, да, как облупленного изучила? Про каждую мысль мою, что ли, знаешь, Князева, раз такие вещи берешься утверждать?

Он сменил передачу с третьей на четвертую, заворачивая в правый ряд, чтобы потом перестроиться на Оружейный переулок, а не продолжить круги наворачивать по столице, над которой заходило красно-розовое солнце. Окна были открыты, но Анне показалось, что голос Вити, звучащий значительно громче привычного, отскочил от торпедо, от поверхностей автомобиля и в голове у Князевой продолжал эхом отражаться, вынуждая сжимать пальцы на ремне безопасности.

Она не узнала Пчёлу в этой грубости.

— Я сам решу, каким мне быть — святым или грешным, — и что делать, — сказал и развернулся к ней лицом. Ни то злился действительно, что ему девчонка указывала, ни то правду — ещё не признанную, но понятую — в её словах услышал. — Позволишь мне такую роскошь?

Князева не ответила. Сама не знала, почему. Не хотела опускаться до уровня Пчёлкина, который в тот миг злостью своей напоминал цепного пса, или действительно ничего сказать не смогла из-за кома в горле?.. Она чуть помолчала, словно ждала от Вити ещё какого-нибудь слова, за которое могла бы зацепиться, и дальше ссору развивая, но Пчёла стих. Смотрел перед собой, левой рукой придерживая голову за лоб, и рулил спешно, будто боялся куда-то опоздать.

И тогда Анна пожалела, что вообще спросила, зол ли Витя. Князева вдохнула, а на выдохе ближе к боковому окну прижалась, рассматривая пролетающие за дверями машины дома — как хорошо знакомые со школьных времен, так и новостройки, которые находились только на стадии заливки бетона.

Пчёлкин слева от неё протяжно выдохнул и ускорился, выжимая из машины чуть ли не все лошадиные силы.

За окном начинал своё цветение июнь, но у обоих внутри была метель. Январская. Такая, которая бросает в лицо, грудь и шею хлопья снега, которая бьёт ветром по щекам, толкая назад. Такая, какая злит, но с какой не сделаешь ничего. Только стерпишь, переждешь.

Когда за окном пролетел спуск на «Маяковскую», Анне резко захотелось оттепель приблизить какой-нибудь шуткой, которую Пчёла — как самый веселый из всей бригады — обязательно бы подхватил, но в последний миг она прикусила язык. Напомнила себе, что не по её вине сцепились, что не она врала и отмазки придумала.

Значит, и не она стараться всё исправить должна была.

Так и доехали до Скаковой в тишине, что была тяжелее свинца, по воздуху растекшемуся мелкими каплями. Молчание давило на виски обручем, отчего удары сердца ощущались всем телом. Аня, увидев в послезакатной тьме свой подъезд, вдруг поняла, как устала за день, в течение которого и не делала ничего особо.

Захотелось скинуть с себя одежду, какой покоряла уличных музыкантов Риги, и лечь спать, даже не туша свет в коридоре.

Князева взяла сумочку. Вышла из машины Вити даже раньше, чем та успела окончательно остановиться.

Пчёлкин посмотрел, как Аня до подъезда дошла. Как зашла внутрь, не оборачиваясь ни разу, ни благодаря за то, что подвёз. А потом понял, что ей благодарить его не за что было.

Он только вечер ей испоганил.

Захотелось проклясть всё, на чем мир держался. И в первую очередь всю брань, кружащуюся в мыслях, на одного латыша, что так не вовремя объявился, обронить.

Витя снова закурил, понимая, что такими темпами придётся чаще покупать сигареты — не раз в три дня, а в два, или даже в день. На том и кончится его история; криминальный авторитет просеет все деньги свои на «СаМца»!

Оборжаться, сука, можно.

Пчёлкин затянулся так, что в лёгких, трахее и гортани места для кислорода не осталось. По органам дыхания плыл дым, проникающий в кровь, отравляющий её эритроциты и какие там ещё клетки есть… Он откинул голову на подголовник, рассматривая, как из собственного рта выплывали витиеватые серые струи. Мысли его в голове совсем не так перемещались.

Они бегали, неслись, подобно воде из прорванной плотины.

Сука. Знал бы он, что случайное желание закурить в квартире у Князевой ближе к вечеру аукнется ему таким невъебейшим проколом, выбросил бы пачку из окна. Да что там!.. Курить бы бросил — по крайней мере, постарался бы.