Любаша думала, что умирает. Она даже надеялась на это. Лежа на земле, она чувствовала, что не может пошевелиться. Тело пронизывала боль. Казалось, у боли не было начала и не будет конца. То, что с ней случилось, было похоже на страшный сон.

Она лежала, уткнувшись лбом в острые камни и прокручивала в голове снова и снова: вот она выходит из избы с ивовым коробом за плечами. В коробе молоко и хлеб для братьев-пастухов. Вот она идет знакомой тропой через перелесок к полю, где овец расположили на ночное. Вот за спиной слышит треск ломаемых сучьев, оглядывается и видит, что на нее надвигается что-то темное. Любаша кричит, но крик ее быстро обрывается, и она падает на землю под чьим-то натиском. А дальше – темнота. Словно большими железными ножницами вырезали этот кусок памяти из Любашиной головы. Будто она сама и вырезала.

Любаша не хотела вспоминать о том, что произошло с ней. Но помнила о том, что должна принести братьям, ночующим в поле, ужин. Поднявшись с земли, она почувствовала, как по голым ногам течет что-то теплое. Опустив платье, Любаша нагнулась, чтобы поднять с земли короб. Глиняный кувшин опрокинулся, молоко залило весь хлеб. Содержимое короба теперь было похоже на кашу. Братья будут ругаться. Любаша вздохнула и поплелась обратно домой.

Еще несколько минут назад Любаша думала, что умирает, но она ошиблась. Может, лучше было бы, если бы она и вправду умерла?…

***

– Любаша, ты нас голодом зауморить хочешь? – закричал Александр, издалека увидевший красное платье сестры.

Любаша подошла к костру, сняла короб, отдала братьям кувшин с молоком и два каравая. Присела у костра ждать, пока те поужинают.

– Где бродишь? – буркнул Петр.

– В перелеске упала, все молоко разлила на хлеб. Пришлось возвращаться, другое лить.

– Растяпа. Под ноги смотреть не учили тебя? – Петр покосился на сестру, и только сейчас заметил ссадину у нее на руке, – а это у тебя откуда?

– Упала, говорю же… – Любаша побледнев, отвела взгляд, – о камень ударилась.

Петр еще что-то хотел спросить у сестры, но тут вмешался Александр со своими шутками. Затараторил о том, что много кваса Любаша вечером выпила, вот ноги и заплетаются.

***

Вернувшись домой, Любаша прошмыгнула в комнату, где спала вместе с бабушкой, их кровати стояли друг против друга. Любаша поправила на старушке одеяло, и та причмокнула беззубой челюстью во сне. Сняв сарафан, Любаша в одной рубахе легла на кровать, подтянула к груди длинные ноги и зажмурилась.

"Рассказать все отцу с матерью? Выпорют. Да и как такое скажешь – стыдно!" – думала она.

Отец ей уже женихов подыскивал, а теперь – какие женихи, когда такое случилось…

***

На следующий день на покосе Любаша работала, как обычно, косила наравне с мужчинами. Вот только была очень бледна, это все заметили. Когда на обеде к ней подошла Анька, ее лучшая подруга, Любаша с ней почти не говорила, отворачивалась в сторону.

– Да что с тобой, Любашка? – обиженно спросила Анька, – заболела ты что ли?

Любаша покачала головой и закусила губу, чтобы не разреветься. Знала бы Анька, какой позор с ней вчера случился, может, и разговаривать бы с ней вовсе не стала. Любаша чувствовала, что от подруг ее сейчас отделяет огромная стена. Они-то все такие, как прежде, а она – нет. Не сможет она больше беззаботно хохотать с ними, играть на пригорке за деревней, не сможет до изнеможения плясать на сельских сходках и гадать на суженого тоже не сможет. Безудержная тоска заполнила девичью душу. Скоро эта тоска вытеснит оттуда все остальные чувства…

Аньке надоело тормошить подругу, и она ушла, подсела в кружок к смеющимся девушкам. Любаша грустно вздохнула. Посмотрев по сторонам, она вдруг заметила пристальный взгляд. Мужчина сидел в тени дерева и смотрел на нее в упор. Несмотря на жару, он был одет во все черное. Когда он взмахнул рукой, отгоняя от лица назойливую муху, на его пальце холодным блеском сверкнуло широкое кольцо.

Любаша знала, кто это. Она почувствовала, как щеки ее заливает горячая краска, а к горлу подкатывает тошнота. Она отвернулась, собрала нетронутые лепешки обратно в узелок, встала и побежала к ручью. Умывшись ледяной водой, Любаша села на землю, закрыла лицо руками и горько заплакала…

***

Шли дни. Никто не мог понять, что случилось с Любашей. В чем крылась причина того, что некогда веселая и жизнерадостная девушка теперь ходила бледная, словно луна, тихая, словно тень? Этого не знали ни родители, ни подруги Любаши.

Физически она по-прежнему была крепка и здорова. Правда, ела мало и с неохотой, ссылаясь на отсутствие аппетита, но всю работу выполняла без единой придирки со стороны матери. Даже наоборот, стала больше помогать по дому – мать, бывало, попросит ее вычистить хлев, а окажется, что Любаша еще вчера все вычистила: и хлев, и курятник.

– Отдохнула бы ты денек, доченька, зауморишь себя работой раньше времени, – причитала мать.

Но Любаше словно не сиделось на месте в последнее время. Сделав одно дело, она тут же бралась за другое – и так до самой ночи. Но все же перемена в девушке была на лицо. Она перестала выходить из дома, перестала гулять и болтать под окнами с подругами, даже с родными почти не говорила. Большие глаза ее постоянно были наполнены темной грустью. А когда Любаша думала, что ее никто не видит, эта грусть перерастала в самую настоящую тоску. Тогда на девушку было горько смотреть.

Мать, бывало, подойдет к Любаше и долго, ласково гладит ее по голове, как маленькую.

– Может на вечорку сегодня сходишь, Любаша? Анька на прошлой неделе снова подходила, про тебя спрашивала.

– Нет, маменька, не хочу, – отвечала Любаша и отворачивалась от матери.

Мать горестно вздыхала, и уходила на кухню хлопотать по хозяйству. А вечером шептала мужу, когда тот ложился рядом с ней в постель:

– Поди влюбилася она? Вон, в Алешку-соседа. В детстве-то они не разлей вода были! Тот в октябре женится, вот она и сохнет по нему, печалится…

– Вас, баб, не понять! Отстань, Матрена, спать охота. Печалится-перепечалится!

Женщина грустно вздыхала, шептала в ночную темноту молитвы и искренне надеялась, что после того, как Алешка женится, дочкины слезы, наконец, высохнут…

***

Осень пролетела быстро. Пришла зима. Любаша смотрела в маленькое оконце на хлопья снега, плавно кружащиеся в воздухе, и думала о том, что еще вчера на землю упал первый желтый лист, а сейчас уже все кругом покрыл снег.

Застелив постель, Любаша села и посмотрела на свой округлившийся живот. Совсем недавно она с ужасом поняла, что в ее чреве растет ребенок. Ребенок, зачатый в ночь, которую она хотела вырвать из памяти, в ночь, которая сломала ее жизнь – переломила пополам, словно тонкую сухую веточку. Любаша часто задавалась вопросом: чем она провинилась, за что ей посланы такие страдания? Но ответов не находила.

Любаша так никому и не рассказала о том, что с ней случилось в лесу. Сначала она остро переживала свою боль, потом ей было нестерпимо стыдно, а позже, когда чувства притупились, она уже не могла выдавить из себя то, что крепко-накрепко заперла внутри себя…

Встав с постели, Любаша подошла к большому сундуку, в который маменька собирала ее приданое, открыла тяжелую крышку, достала оттуда кусок ситца, отрезала от него длинную, широкую полосу и, обмотав выпирающий живот, туго затянула ткань, завязала концы узлом.

– Любашка, поднеси горшок, раз уж ты тут, – прошепелявила бабушка, приподнимаясь на подушках.

Любаша вздрогнула, быстро натянула на себя исподнюю рубаху и испуганно оглянулась на старуху. Но та смотрела поверх Любашиной головы полуслепыми глазами и протягивала дрожащую руку в ожидании ночного горшка.

Любаша прижала ладонь к груди, в которой отчаянно громко билось сердце, достала из-под лавки горшок и подала его бабушке.