Думитру Курд. Едва не вздрогнул, когда понял, что различаю…маааать его, различаю это напряжённое лицо с тяжёлым, прищуренным взглядом на таком огромном расстоянии! Смотрел на него снизу вверх, а самому казалось, что кто-то на мгновение увеличил в сотни раз изображение его лица перед моими глазами. Словно он сам захотел, чтобы я увидел его настолько близко. Или же сам настолько близко захотел рассмотреть моё.

***

Вы знаете, какую смерть я всегда считал самой идиотской и одновременно беспощадной? Вы слышали когда-нибудь о том, что умирающему от голода нельзя позволять есть сразу слишком много. Точнее, нельзя позволять есть больше одного-двух кусков хлеба, больше половины порции обычного человека? Потому что он умрёт. Грубо говоря, организм, долгое время не получавший достаточного количества пищи, попросту не справится с поставленной задачей.

Что может быть более нелепым, чем сдохнуть, наконец, дорвавшись до еды после жесточайшего голода? Сдохнуть от того, что должно было дать тебе силы выжить? Уже после того, как ты почувствовал его на губах. Призрачный. Яркий. Вызывающий моментальное привыкание. И именно этим до боли отвратительный. Вкус жизни. Такой разный для каждого, но абсолютно необходимый всем. Без него жизнь превращается в унылое существование, в бесконечную, изматывающую дорогу по кругу.

Вы знали, что даже у такой дороги бывает конец? Он приходит не тогда, когда человек падает обессиленной, бездыханной тушей на полпути, не имеющем своего завершения. Конец наступает в момент, когда вы только ступаете на эту тропу. И так глупо и наивно полагать, что возможно вырваться из этой бесконечности, прийти к чему-то большему, чем встреча с собственной смертью, но ведь совсем рядом столько проторенных дорожек, что, кажется, только повернись в ту сторону…ведь кто-то же ходил по ним. Кто-то, кто не совершал твоих ошибок, к кому эта долбаная шалава Судьба отнеслась куда благосклоннее, чем к тебе.

Курд столкнул меня с этой тропы. Столкнул безжалостно, не пряча затаившегося в уголках глаз удовлетворения от моего падения.

***

– Это не сотрудничество, Морт. Сотрудничество предполагает право выбора. У тебя его нет.

Безапелляционный тон, вызывающий едкое желание схватить ублюдка за воротник пальто и встряхнуть, глядя, как меняется раздражающая уверенность во взгляде на страх. Показать, что разговаривает он далеко не с рядовым нейтралом, заглядывающим ему в рот.

Я склоняю голову набок, на задворках сознания отмечая про себя, что ему, вот этому пока живому трупу, начисто лишённому каких-либо эмоций, помимо наслаждения местью, очень подходит обстановка этой комнаты. Своеобразного кабинета, больше напоминающего широкий гроб. Ничего лишнего. Узкое пространство с темно-серыми стенами, стол, кресло Главы и табурет для посетителя. Сделано так, чтобы заставить чувствовать гостей мёртвыми или чтобы не забывать самому, что давно уже убил всё живое в себе, а, Курд?

– Не хотелось бы огорчать ужаснейшего из нейтралов, но я привык сам себе выгрызать права. И до сих пор у меня получалось. Хотя, – смахнул левой рукой воображаемую пылинку с правого плеча, – тебе ли не знать об этом, Думитру?

Показалось, что оторопел, так как понял намёк. Но всего на секунду. Так ненадолго, что я засомневался в том, что правильно истолковал его реакцию. Потому что уже через полторы секунды он прикрыл глаза, скрывая то, что могло в них выдать его истинные эмоции, и произнёс отчуждённо:

– Ради кого ужаснейший из…вампиров рискует собственной шкурой, Морт? Есть действия, результат которых нельзя повернуть вспять. Можно дать свободу и лишить её же. Можно подарить жизнь и самому отнять. Можно убить и снова вернуть к жизни…С тех пор, как ты поменял свою сущность, ты можешь сделать и это. Но нельзя, ни в одном из миров нельзя принести клятву верности Нейтралитету, – распахнул глаза, едва заметно сжимая пальцы, – нельзя испить из ритуальной чаши и вернуться к своей обычной жизни. Ты мёртв, Морт. Тот, кто становится нейтралом, умирает для всего мира, что находится ниже подножия этих гор. Возможно, – намеренное молчание, будто подбирает слова, а по сути, наглядная демонстрация готовности Главы идти на компромисс. Вот только для таких, как он компромисс – это всегда полное и безоговорочное соблюдение всех его условий. Впрочем, как и для меня, – возможно, ты многого не помнишь, но я могу подарить тебе же твои воспоминания. Тебе ведь интересно, как и почему ты стал самым жутким из моих вершителей? Почему ты не можешь вернуться в нижний мир в своем старом качестве?

Пожимаю плечами, душа в себе желание согласиться на его предложение. Конечно, интересно. Всё, что связано с проклятым прошлым, всё ещё остающимся скрытым для меня за плотной черной шторой. Иногда она колышется, будто от дуновения ветра, посылая в голову образы, слова, отрывки разговоров. Но стоит только распахнуть её в надежде поймать собственные воспоминания за хвост, как натыкаешься на непробиваемую стену, спрятанную за куском ткани.

Вот только Курду необязательно знать мою заинтересованность в этом. Ему вообще не следует знать ничего, что связано с личной жизнью Николаса Мокану. Без разницы какого: того или меня. Ничего, что связано с моей семьёй. Именно поэтому я проткнул клыками язык, но не позволял себе думать о Марианне. Несмотря на то, что не ощущал попыток взлома своего осознания. И это означало, что Глава Нейтралитета был уверен в моём согласии и не желал омрачать его демонстрацией своей силы.

Однако, он ошибался. И только то, что я не собирался рисковать тем, что имел…теми, кого любил, стало единственной причиной продолжать этот разговор. Это и желание всё же узнать, какого хрена Николас Мокану согласился на эти грёбаные условия, имея всё…абсолютно всё, о чём мечтал когда-либо. Марианна не говорила со мной об этом. Не вдавалась в подробности, как и Зорич, смотревший мне прямо в глаза и уверенным тоном утверждавший, что на тот момент это было самое верное решение, которое я мог принять. Впрочем, не думаю, что мог когда бы то ни было делиться с ищейкой чем-то настолько личным.

Но сейчас, по крайней мере, я мог с уверенностью утверждать, что у меня было всё. Абсолютно всё. Я не понаслышке знал каждую из эмоций, доступную людям и бессмертным. Как всегда, только черное и белое. Никаких полутонов. Я завидовал до ненависти и ненавидел до лютой злобы, я знал, какова на вкус чистейшая ярость, и как вспыхивает ядерным взрывом в грудной клетке жесточайшая обида. Я питался собственными эмоциями в те мгновения, когда больше нечего было жрать. Думаю, именно это и давало силы выжить. Ну, или существовать до того момента, пока не подохнут те, кто становился моей следующей целью.

И я узнал, что такое любовь. Что такое, когда любишь ты и любят тебя. Я сам писал об этом в своём дневнике. И мне кажется, узнал это не тогда, когда помирился с отцом и братом, когда вежливо созванивался с Владом или вёл беседы с Самуилом. Это было похоже, скорее, на взаимодействие двух государств, двух Вселенных, которым нечего было делить, и они предпочитали вести мирный образ жизни до поры, до времени.

Дьявол, сейчас я понимаю, что именно Марианна заставила полюбить меня своих родственников. Они были частью её, а она стала частью меня. И я учился любить их вместе с ней и без неё. Учился принимать их, как часть себя, всё больше понимая, что подсаживаюсь на острый крючок, вспоровший грудную клетку и намертво впившийся в сердце. Крючок под названием «семья».

Сейчас…Сейчас меня корёжит только от одной мысли, что кто бы то ни было может причинить вред моему брату и Фэй, а тогда…тогда я и был тем самым кем-то, кто бы смог сделать подобное ради своих целей. Видимо, не всякая любовь обрушивается на голову волной цунами, утягивая к самому дну океана, чтобы после выбросить обессиленным на берег, безнадёжно хватающим ртом раскалённый солёный воздух.