Буфетчица от смеха заваливается за стойку - виден только ее подрагивающий хохолок; прижимая к груди тарелки, трясутся от смеха официантки; тощий мужичонка со своим приятелем тихонько похохатывают. Молодой сплавщик, прижатый Натальей к стулу, так растерялся, что даже не пытается вырваться.

- Марш по домам! - топает ногой Наталья, освободив его. - Марш по домам, кому говорят!

Она хватает Ульяна за плечо, поворачивает лицом к двери.

- Катись, Ульян. Катись, кому говорят! Наталья не забывает и о тощем мужичонке.

- Герман, немедленно домой! Домой, а то пойду к тетке Серафиме!

Затем она подводит Ульяна к двери, выталкивает на крыльцо; вернувшись, обращается к сплавщикам:

- Ну!

- Идти надо, однакоть... - говорит старший сплавщик, шаря рукой кепку. - Засиделись, однакоть...

- Ну! - повторяет Наталья.

- Идемте, ребята. Идемте, - говорит старшой.

Хохолок буфетчицы совсем скрывается за стойкой - она не может передохнуть от смеха.

Проводив Ульяна в общежитие, дождавшись, пока он зайдет в комнату, и немного постояв у крыльца, Наталья возвращается домой. Идет тихо, покусывая зубами кончик платка, улыбается своим воспоминаниям, одной ногой гребет дорожную пыль, потом скрывается за углом.

Тополя на обочинах пустынной дороги стоят, как гранитные изваяния, серые от лунного света, недвижные в безветрии. В конце улицы темнеет тайга. Несколько минут стоит тишина, затем слышится скрип досок, на крыльце общежития появляется Ульян, садится, чиркает спичкой. Ему невмоготу сидеть в комнате, одиноко, холодно у него на сердце.

Раньше было не так...

В белом, отлично отглаженном кителе выходил Ульян на палубу "Рабочего", твердой рукой брал штурвал. Был он высок, строен. Нарядные пассажирки заглядывались на него. В Новосибирском порту на берег приходила девушка с копной пышных волос, встречала пароход, брала Ульяна за руку. Она любила конфеты "Раковые шейки", кино, катание на лодке. Ей нравилась валкая, немного смешная походка Ульяна, она говорила, что у него хороший характер, а в ласковую минуту называла его "мой медвежонок".

Пароход "Рабочий" был для Ульяна как живое существо. Он узнавал его голос за два километра. Во время коротких ночевок на берегу Ульян не мог спать - ему не хватало покачивания, шума пара, грома рулевой машинки, шагов над головой, крика вахтенных: "Не маячит!" Зимой он худел, бледнел оттого, что жил в закрытом помещении, но зато весной на щеки наползал ровный румянец, и он веселел, как мальчишка, отпущенный на летние каникулы.

Капитан "Рабочего" Александр Романович Спородолов в любое время года выходил на ночную вахту в валенках, в штатском драповом пальто, носил мохнатое кашне. Знающий, опытный капитан, он был тихим, вежливым, предупредительным, любил читать веселые книги. У него была гладкая, отполированная лысина, о которую Ульяну иногда хотелось чиркнуть спичкой. Он любил еще старинную армянскую поговорку: "Прежде чем зайти, узнай, как выйти".

В разговоре Александр Романович часто употреблял такие выражения: "Если я не ошибусь, конечно...", "Не знаю, насколько я прав, но...", "Не надеюсь на свою память, но...", "Может быть, я ошибусь, если скажу..."

В Томске Спородолова иногда встречала высокая седая женщина с печальной, закрытой улыбкой, с руками, вяло повисшими вдоль тела. Она заходила в каюту капитана, но оставалась там недолго. Когда она уходила, Ульян с палубы улыбался ей. Она ему казалась красивой, несчастной. И капитан ему нравился. Нравились его манеры, умение ладить с портовым начальством, которое по каким-то причинам всегда без очереди нагружало и разгружало "Рабочий", за что капитан и вся команда получали премиальные, и девушка с копной пышных волос могла сколько угодно грызть "Раковые шейки". Выросшему в простой, рабочей семье Ульяну казалось, что капитан обладает тем флотским лоском, которого не хватало ему.

Летом 1955 года Ульян посадил пароход "Рабочий" на мель. Посадил так прочно, что два небольших рейдовых буксира, пришедшие с Усть-Чулыма, не могли его снять, и пришлось вызывать специальное судно, на котором приехали чины судоходной инспекции, возглавляемые молодым и розовощеким человеком, приехал и капитан-наставник Федор Федорович. Старый капитан Федор Федорович немедленно спустился в лодку, объехал вокруг парохода, промерил мели. Покусывая длинный ус, выбрался на палубу, заорал на Ульяна:

- Говори, горел красный бакен или нет? Я тебя спрашиваю, горел или нет?

Это было до того, как на Оби установили бакены-автоматы.

- Горел, кажется... - тихо сказал Ульян.

- Как это кажется?

- Красный бакен не горел, - заметил капитан Спородолов.

Стоящий против Ульяна бакенщик втянул голову в плечи. Он был сутул, в застиранной рубахе, в избитых сапогах. Ульян знал, что у него восемь малых ребятишек, которых он не смог бы прокормить на свою зарплату, не будь у него огорода.

Если бакен - красный - не горел, бакенщика нужно было отдавать под суд. Ульяна же могли только снять с парохода.

- Значит, не горел? - кричал Федор Федорович.

- Постарайтесь точно вспомнить, - неуверенно попросил глава судоходных инспекторов.

- Горел, - сказал Ульян, думая, что он действительно мог не обратить внимания на бакен, так как хорошо знал этот отрезок реки. Вообще, растерявшись, он забыл все - в памяти оставалось лишь то мгновение, когда пароход, дико заскрипев, замер, наклонился, раздался бухающий удар, и в каюте первого класса упал с койки и расшибся в кровь трехлетний мальчишка, а в третьем классе в салоне не осталось ни одного целого окна.

- Как же так, товарищ Тихий? - огорченно спросил инспектор, а Федор Федорович, крякнув, почему-то отошел в сторону и стал от лееров глядеть в спину бакенщика.

- Бакен горел, - повторил Ульян.

Капитан Спородолов огорченно развел руками.

- Мне почему-то казалось, что бакен не горел. Но я, видимо, ошибаюсь, коли товарищ Тихий утверждает противное. Видимо, ошибаюсь.

- Как же так? - Инспектор в свою очередь развел руками.

И тогда капитан Спородолов сказал:

- Товарищ Тихий был на вахте выпивши. Мне только что сообщили об этом.