Я позволяю себе улыбнуться.

– Полагаю, он не сильно обижен. Он не наслал чуму и мор, просто серое небо и немного дождика ранним утром.

– Ага, это довольно слабо для оскорбленного Всевышнего. Может, это Фрэнсис демонстрирует недовольство, – подшучивает Фиона, игриво ткнув меня под ребра. – Она в раю, смотрит на тебя и бесится, что ты въехала к ее муженьку и детишкам, в ее дом так быстро, – Фиона, не имеющая в голове ни крупицы религиозной веры, смеется, говоря это. Она ласково сжимает мне плечо, показывая, что она безобидно шутит.

Я вздрагиваю. На улице прохладно, а мое легкое, тонкое платье было сшито и выбрано для более солнечного дня.

– Глянь, ты дрожишь! Она только что прошлась по твоей могиле, – Фиона хохочет над собственной шуткой. Я люблю ее, но мы не слишком похожи. Я осторожная и добрая. Или, по крайней мере, пытаюсь таковой быть. Она дикая, веселая и часто принимает плохие решения. Это одна из причин, почему я ее люблю. С моей стороны неразумно ощущать дискомфорт. Секунду назад непочтительность Фионы меня успокаивала. Она не виновата, что всегда заводит все слишком далеко, и она только что переступила границу бестактности, безвкусицы. Фиона всегда во всем видит только шутку, удовольствие. Она замечает тревогу на моем лице и смягчается.

– Серьезно, Ли, расслабься. Плохая погода – это грустно, но мы живем в Англии, дерьмовая погода здесь не сюрприз или наказание.

Я киваю, зарываясь носом в свой букет. Я хочу, чтобы меня охватил чистый, насыщенный запах роз.

– Ты же знаешь, что, если бы жизнь после смерти существовала – а ее не существует, – Фиона пренебрежительно закатывает глаза, – но если бы существовала, и Фрэнсис смотрела бы на тебя сверху, она бы точно была довольна, что ее сыновья нашли новую маму, которая их любит.

– Я не пытаюсь ее заменить, – это я говорила сотни раз в месяцы после того как познакомилась с Марком и влюбилась в него.

– Я это знаю, но ты заменишь, потому что мальчики тебя полюбят и забудут ее. Они совсем маленькие. Это к лучшему.

– Почему ты так уверена? – Я имею в виду, что мальчики сохранят – или нет – воспоминания о матери, но Фиона неправильно меня понимает.

– Что жизни после смерти не существует? Ну, это сказка, не так ли? В этом нет смысла. То есть, что случится, когда вы с Марком умрете, если Фрэнсис уже наверху придерживает для него место? Вы что, устроите уютный тройничок? Я не думаю, что ménage à trois[3] это в твоем стиле.

Она права, конечно же; в историях о загробной жизни нет смысла. Как нет смысла и в том, что бог наказывает меня за решение выйти замуж в саду, чтобы уберечь чувства мальчиков. Если он мстительный бог, он может преследовать убийц, террористов и педофилов. И насколько я поняла – из новостей, Интернета – эти люди частенько остаются безнаказанными.

– Слушай, Ли, извини. Я ничего такого не имела в виду. Это же лучший день твоей жизни. Ты получила семью, которую всегда хотела, которую думала, что не получишь.

Она права. Не о чем беспокоиться. С этого момента все будет хорошо. У меня есть семья. Это чудо. Я прекращаю даже заигрывать с мыслью, что Бог существует. Или о везучих и невезучих людях, скованных судьбой и предопределенностью. Я решаю сама прокладывать свой путь.

Марк разговаривает с группой друзей. Он смеется над их словами, но я чувствую, что, разговаривая с ними, он ищет меня глазами. Проверяет, в порядке ли я, не одна ли, не расстроила ли меня мать, не вывела ли меня из себя свадебная логистика. Перед свадьбой я призналась, что беспокоюсь о всех этих вещах. Мы встречаемся взглядами, он улыбается мне. Это теплая, честная, открытая улыбка. Я улыбаюсь в ответ, он посылает мне воздушный поцелуй. Я притворяюсь, что поймала его. Мы смеемся. Потом мы снова оглядываемся. Проходясь взглядами, как лучами маяка. Мы одновременно замечаем мальчиков, сидящих за столом с кексиками, с лицами, измазанными кремом и удовольствием. Мы все проживаем идеальный день. Мы проложим путь как одна семья и он будет чудесным.

Марк

Четверг, 19-е марта, 2020

– Где мама?

– Не знаю.

Себ смотрит на своего отца, излучая недовольство его ответом.

– Почему она не звонила на этой неделе?

– Наверное, она очень занята. – нечестный выпад, укор в сторону жены, ранящий ребенка, но Марк злится на нее, поэтому ему все равно.

– Она обычно возвращается домой к этому времени, – отмечает Себ. Он звучит обеспокоенно. Очевидно, не знает, как продолжить. – Мне нужно, чтобы она проверила мое домашнее задание по французскому.

– Я его проверю.

Себа это не впечатляет. Они оба понимают, что Марк мало знает о сопряжении неправильных глаголов, вероятно, даже меньше, чем сам Себ, а Себ внизу рейтинга по языкам.

– Да не надо, – бормочет он и медленно выходит из кухни. Он не доел завтрак, но Марк не утруждается кричать на него, настаивать, чтобы он вернулся к столу. В нем осталось мало сил для ссор, а те, что еще есть, он хранит для Ли.

Оли не спрашивает, где его мать, но он то и дело поглядывает на кухонные часы. Двадцать пять минут девятого. Обоим мальчикам пора в школу. Они опоздают. Обычно Ли возвращается как раз до восьми, иногда, если поезда опаздывают, она врывается в дверь в пять минут девятого. Ночной поезд прибывает в 7:07 утра. Ли всегда выбирается из него, как только он останавливается на Юстон. Спешит вернуться домой и увидеть мальчиков перед школой, пусть даже на несколько минут. Она всегда звонит, если поезд опаздывает. Всегда. Она помешана на планировании и расписании. Она всегда говорит им, что ее успех в качестве бизнес-консультанта основан на ее управлении своим временем, что она не позволяет себе бездельничать ни секунды, максимизирует все свободное время, и т. д., и т. п. Они часто подшучивают над ее слегка бескомпомиссным подходом, но они все неохотно принимают, что структура, привносимая ею в их жизни, в основном полезна.

Ее отсутствие – это однозначно странно. И то, что она не звонила всю неделю. Марку стоило знать, что от мальчиков нельзя вечно отмахиваться, говоря о ее бесконечных встречах, разрядившемся телефоне, что, может, она его потеряла.

– Почему она тогда просто не воспользовалась телефоном в отеле? – спросил Себ.

– Может, она забыла наши номера.

– Что, все? Даже домашний? – презрительно спросил Себ. Ему было двенадцать, не шесть.

Ни один из них не связывался с ней с утра понедельника. Она всегда работает с понедельника по четверг, но обычно она звонит им по несколько раз за день, пишет более-менее постоянно. Присылает напоминания о том, что оставила им в морозилке, в каком порядке есть домашние блюда, и сколько их нужно разогревать. Она могла написать время начала футбольной тренировки или о родительском разрешении на что-нибудь, на которое нужно ответить. Оли, в частности, часто говорит, что ее удаленный микроменеджмент его раздражает. Марк подозревает, что, как и распределение времени, беспокойство Ли тоже втайне ценится. Часто она присылает просто: «Привет, надеюсь, у тебя был хороший день.» «Привет, как прошел тест по математике?!!» «Привет, думаю о тебе.»

На этой неделе никто не получил ни единого сообщения.

– Я не пойду в школу, пап, – говорит Оли. – Думаю, тебе нужно вызвать полицию.

По дому разносится звук дверного звонка, всем кажется, что он громче, чем когда бы то ни было. Он сотрясает стены, растаптывает тишину, в которой они мариновались.

– Это она? – кричит Оли с верхней площадки лестницы.

– Я так не думаю. С чего бы ей звонить в дверь? У нее есть ключ. – И все же сердцебиение Марка на долю секунды учащается, потому что ему бы этого хотелось. Очень сильно. Где-то глубоко в душе он ощущает что-то более могущественное, чем здравый смысл, сочетание тоски и сожаления. Он жаждет, чтобы это была она, но знает, что это не так. Этого не может быть. Это было бы чудом. Он хочет чуда, но проблема в том, что он в них не верит.