Странный он был. Напьется иногда, орет на всю квартиру, на мать кидается с криками, угрозами, убить обещает. Соседи послушают это, милицию позовут. Милиция приедет, поговорит с ним. Сядет на кухне в майке маленькой своей и трусах длинных, закурит, заплачет:

– А-а-а-а-а, – он часто так начинал, именно с такого чуткого внутреннего вопля, – а-а-а-а, что же я живу-то.

Наутро просит прощения и у матери, и у меня. На колени встает и говорит, говорит, говорит: о чувствах, о правде, о том, что если не простим его, то ему жить больше незачем. А неделя пройдет – снова напьется, снова побежит с криками и угрозами. Мы уже в один момент мало внимания обращать стали на него, и соседи перестали милицию звать, да и милиция уже не хотела приезжать и слушать его слезные рассуждения. Между работой и пьяной беготней он все время смотрел телевизор. Смотрел так же чувственно, с комментариями и общением. По его рассуждениям казалось, что он разбирается во всем на свете: в устройстве общества, политике, спорте. Иногда он отбегал от телевизора и ко мне так внушительно:

– Ты посмотри, а! Общество дегенератов, полудурков. Дума! Экономический баланс нулевой, валовый национальный продукт снижен, курс рубля удержать не могут. Дармоеды.

Общаться на этот счет или спорить было бессмысленно. Он этим занимался каждый день и знал телевизионные новости до мелочей. Обычно я поддерживающе кивал, соглашался, хотя и не всегда понимал, о чем шла речь.

Я часто вспоминал Урода. Первое время, наверное, каждый день. Было интересно и важно, что же с ним происходит, где он, вылечился ли от этой болезни, что он думает и где ходит.

Жизнь нашего города шла медленно и тягуче, без особых событий. Единственным развлечением были дискотеки местного молодежного клуба, располагавшегося в бывшем кинотеатре. Посещать эти мероприятия не очень хотелось по той простой причине, что приходили на них все те же лица, которые были рядом в течение всего дня на улицах и на работе. Никто со стороны практически не приезжал. Поэтому посещали дискотеки мы скорее по долгу перед реальностью, нежели для развлечения или разнообразия жизни.

– Если в музыке звучит тунц-тунц-тунц, то это техно. Ты просто прислушивайся. Тунц-тунц-тунц.

– А ты разбираешься в разных других… как их там…

– Разбираюсь. Направлений в современной музыке много. Есть очень тонкие, такие, что только специалисты смогут определить.

– А ты специалист?

– Конечно.

Так я познакомился с одним смешным пареньком. Он ходил в наушниках и пританцовывал. Не нравился он, собственно, почти всем. Его периодически колотили. Он болел, оправлялся, снова ходил и пританцовывал. Мы начали общаться, рассказывать друг другу о вещах и настроениях. Он мне рассказал о музыке. Действительно, казалось, что он знал все о музыке: он помнил разные названия модных групп, даже таких, которых никогда не показывали по телевизору, он различал разную музыку, определял ее название и положение. А я ему рассказал о детских встречах с Уродом, о том, как мы ходили в школу к речке, о мечтах и скрытых мыслях. Когда про школу упомянул, он обрадовался:

– Так это же моя школа, я там и учился.

– Мне Урод сказал, что там люди тайн учатся.

– Ага. Мы все были людьми тайн.

Он сказал, что мечтает стать диджеем, играть в разных модных клубах, управлять музыкой. Его даже звали все вокруг Диджеем. Иногда он мог просто идти спокойно, задумчиво и вдруг начать издавать звуки, изображая какую-то музыку. Изобразит, спросит, знаю ли я, что это за направление, я скажу, что не знаю, тогда он новое слово назовет, определит, объяснит, снова звуки издаст. Один раз мы шли с ним по улице, мимо подъезда одного. А там копошатся на скамейке, укладывают быт уличный. Увидели нас, крикнули:

– Эй, Диджей, сюда, сюда, сюда.

Он посмотрел на меня испуганно. Мы подошли.

– Скажи, Диджей, ты слышал музыку говна?

– Нет, – он ответил с дрожью в голосе.

– А хочешь послушать? – тот, кто это говорил, был очень уверенным, тяжелым, с усталостью в глазах и теле.

– Да-а, – он ответил совсем не решительно.

Тогда этот тяжелый повернулся ко мне, поднес палец к своим губам и показал, чтобы я сделал тишину.

– Только не мешай слушать музыку, – сказал он мне шепотом.

Там было четверо его друзей, они тоже на меня убедительно посмотрели. Я кивнул.

– Смотри, Диджей, – вкрадчиво обратился тяжелый. – Ты видишь это говно?

Около скамейки лежали испражнения. Собачьи или человеческие – да непонятно.

– Подойди и послушай, сейчас там музыка будет.

Все четверо тоже встали и подошли к Диджею, указывая, что он должен подойти к испражнению поближе. Он подошел.

– Ты наклонись, послушай.

Диджей посмотрел на меня. Я ничего не смог сказать.

Тогда он наклонился и уставился на лежащие на земле какашки. Один из тех четверых подбежал к нему, схватил его голову и опустил прямо туда.

– Слышишь музыку? – тихо спросил тяжелый.

– Да-а, – со слезами выдавил Диджей.

– Видишь, как сладко. Ты сегодня узнал новую музыку. Ты благодарен нам?

– Да-а.

– Что значит «да-а»? Надо бы нас отблагодарить за это. Давай так договоримся. Завтра приносишь бабло сюда, благодаришь и идешь дальше.

Диджей встал, стряхнул с лица прилипшее и нервно закивал.

– Ну и отлично. Идите, друзья. Вы – хорошие парни, ценители музыки. Завтра не забудь только. Иначе найдем, и услышишь уже другую музыку, страшную. Любишь страшную музыку?

– Нет, – с его грязного лица капали слезы.

Мы молча пошли. Мое тело колотилось, я не знал, что ему сказать.

– Я на аппаратуру копил деньги, у меня же пенсия по инвалидности. Есть немного. Завтра принесу.

Я отвел его к себе домой и рассказал все отчиму. Тот с привычной чувственностью подошел к Диджею:

– Звери. Какие звери. Я завтра пойду и с ними разберусь. Они не зна-а-а-ают меня. Я весь район держал. Во, смотри, – он согнул руку, чтобы показать большие мышцы. – Нет, ты потрогай, потрогай, – Диджей нерешительно потрогал. – Видишь, завтра они все это потрогают.

Говорил он убедительно, иногда вскакивал и ходил по комнате, рассуждая об устройстве общества, нравах, воспитании и нравственности. Но на следующий день, когда мы пришли за ним, он оказался сильно пьян и чуть сам на нас не напал, выкрикивая угрозы и всяческую ерунду.

– Тебе еще тяжелее, – сказал тогда Диджей и посмотрел на меня.

Мы отнесли деньги, которые Диджей копил на аппаратуру, откладывая со своей пенсии. Эти люди взяли их и проводили нас одобрением и смехом, добавив, что мы можем иногда к ним приходить и слушать новую музыку.

– Ты знаешь, что такое клубная культура Лондона? – однажды спросил Диджей. Вернее, он не спросил. Он прекрасно знал, что я ничего не отвечу и этот вопрос окажется началом его очередного рассказа о музыке. – Это иная ментальность, иные движения. Там все пропитано резаным ритмом, плавными шумами. Хорошо там.