– Бей его изо всех сил!

Патрис, в возбуждении перейдя на чиппева, завопила:

– Баките’о!

Она видела Томаса, Роуз и их детей в нескольких рядах перед собой. Томаса – тихого, пристально наблюдающего, держащего Фи на руках, – Уэйда и Шарло, прыгающих вокруг, обменивающихся подзатыльниками. На мгновение она задумалась о Томасе. Было что-то в его неподвижности, как бы противостоящей бурлению толпы. Словно он наблюдал за чем-то другим, а не за боем. И это было правдой. В том, как он следил за боем, было что-то интуитивное.

Томас мысленно вздрагивал от ударов, но он видел нечто иное, чем остальная часть толпы. Поклонники Уоббла начали кудахтать и смеяться. Индейцы отчаянно окликали своего фаворита, их надежда таяла. Но Томас увидел, что удары, наносимые Джо Уобблом, шли по касательной и не причиняли вреда. Он видел, что Гора принимает их, но они не оказывают на него решающего воздействия. Затем он увидел, что еще три других человека в толпе напряжены и спокойны, как он, – двое из них сидели прямо перед рингом, это были Барнс и его напарник, учитель английского языка, который руководил всеми школьными спектаклями. Третьей была Джагги Блу. Они чего-то ждали. До конца раунда оставалась минута, когда Гора нашел брешь в обороне соперника, которую давно ждал. Он отступил, словно успугавшись, и противник тут же ответил жадным свингом. Это был бы нокаутирующий удар, если бы он достиг цели. За ним стояла вся сила Джо, но этот свинг вывел его из равновесия и открыл для полновесного левого хука Горы в челюсть. За ним последовал быстрый удар правой сбоку по голове. Затем последовала «музыкальная» комбинация. Гора лупил по сопернику, как пианитст по клавишам. Защита Джо разлетелась на куски, и он споткнулся. Гора приготовился нанести новый удар, но тут прозвучал гонг – слишком рано.

Барнс выскочил на ринг с криком:

– Нарушение правил! Нарушение правил! Осталось пятнадцать секунд!

Рефери отмахнулся от него, посмотрел на часы, сделал замечание хронометристу и возобновил раунд. Что привело к победе Джо Уоббла по очкам, хотя всем было видно, что хронометрист сжульничал в пользу Уоббла и прервал бой, смутив Лесистую Гору, который дважды наступал в следующем раунде, но в конечном итоге проиграл бой.

Все вышли тихо, индейцы пожимали руки индейцам, и фермеры теперь были довольны. Бой закончился так, как и должен был закончиться, и они тоже мирно перешептывались. Всеобщее волнение улеглось, и ничего нового не произошло. Было темно, дул сильный ветер, и люди спешили к машинам или, запахнув плотнее пальто, шли быстро по улицам, сгорбившись.

По дороге домой девочки горевали. Но Томас видел, что Лесистая Гора повысил мастерство до такой степени, что стал быстрым, хитрым, лучшим, чем прежде, бойцом. По очкам он близко подошел к сопернику. Томасу стало интересно, сможет ли Барнс устранить то, что сдерживало сына Джагги. Даже с нечестным хронометристом Лесистая Гора мог одержать победу.

Едва они проехали первые пять миль, как все, кроме Томаса, заснули. Как обычно, он остался один на один со своими мыслями. Отец Лесистой Горы, Арчилл, был выше шести футов ростом, сильный, с крючковатым носом и широкой улыбкой. Они с Томасом вместе ездили тайком в грузовых железнодорожных вагонах, следя за сбором урожая озимой пшеницы, работали весь июль, нанимаясь в молотильные бригады, и не останавливались, пока, наконец, не собирали последний урожай – кукурузу. В те дни кукуруза должна была высыхать на стебле в конце сезона, чтобы рабочие могли собирать ее вручную. Однажды они отправились на юг и просто продолжали идти вперед – до самого начала пустыни. Где-то в Техасе, в 1931 году, они проходили мимо церкви воскресным утром, когда, откуда ни возьмись, появился шериф. Отряд недавно набранных полицейских оттеснил их к церкви, а затем окружил вместе с людьми, выходящими из нее. Все они были мексиканцами.

– Черт побери, – выругался Арчилл, – они думают, мы мексиканцы.

Их схватили во время одного из сотен рейдов времен Великой депрессии, в ходе которых более миллиона мексиканских рабочих были арестованы и отправлены на другую сторону границы, хотя многие из них были гражданами США. В Техасе индейцев любили не больше чем мексиканцев, так что их документы не помогли. Работая в уборочных бригадах, и Томас, и Арчилл научились быть предельно вежливыми с белыми людьми. Правда, такая манера обращения лучше всего срабатывала на севере. На юге она иногда выводила их из себя.

– Прошу прощения, сэр. Могу я с вами поговорить?

– Ты вернешься туда, откуда приехал, – заявил шериф.

– Мы из Северной Дакоты, – пояснил Арчилл, но его непринужденная улыбка не подействовала. – Мы не мексиканцы. Мы американские индейцы.

– Да неужели? Что ж, тогда считайте это расплатой за Кастера[35].

– Поскольку мой дед его убил, – сказал Арчилл, – в этой мысли просматривается определенная справедливость. Тем не менее вот он, Томас, является настоящим американским гражданином. Я же канадец. Мой брат воевал в окопах. Мой дядя был на Сомме[36].

Шея шерифа вытянулась, и он выкрикнул непонятный эпитет. Затем подозвал пару полицейских и указал на Томаса и Арчилла. Их бросили в грузовик вместе с остальными и повезли к границе. По пути они немного выучили испанский, и Арчилл влюбился в девушку, которая заплетала волосы в замысловатые косы и была одета во все белое. Это был первый раз, когда они встретили женщину с особой «внешностью», и они много разговаривали о ней после. О том, что она, Адольфа, отличалась от прочих. Может, дело было в том, как она держалась. Она, несомненно, была бедна, но белое платье и прическа придавали ей вид богачки. На ее отце была фетровая шляпа соломенного цвета, подтяжки и белая рубашка. Эти двое ехали в одном грузовике с ними, но выглядели словно обладатели билетов первого класса. Их вид вдохновил Томаса. Когда они, наконец, смогли проскользнуть обратно через границу, он купил широкополую шляпу из мягкого коричневого фетра. Они отправились обратно на север на товарных поездах. Люди на станциях раз от разу становились все белее и блондинистее. И с каждой остановкой местные бродяги, которых они видели, были все более продрогшими, усталыми, больными. Последний отрезок пути они проделали на «скачущем гусе»[37], заплатив за билеты. Они сошли с него в Сент-Джоне[38]. Джагги ждала на вокзале, уперев руки в бока. Как она узнала, что они приедут именно на этом поезде, было полной загадкой.

– Привет, Арчи. Ужин готов, – сказала она.

Через месяц они уже жили вместе. Они так и не поженились. Джагги была слишком независимой и хотела, чтобы все было так, как она хочет. Когда у Арчи начался кашель, Джагги отвезла его в санаторий Сан-Хейвен, к северу от Дансита, где он и умер через год. Тогда умирать от туберкулеза было обычным делом. Многих детей из Форт-Тоттена отправили в детский санаторий в резервации Сак-энд-Фокс[39].

Родерик.

У Томаса были друзья по ту сторону. Все больше и больше друзей. Слишком много. Иногда он разговаривал с ними. Арчилл. Да, разговаривал. А почему бы и нет? Это помогало думать, что все они переехали в другую страну. Что они живут на дальнем берегу реки, которую можно пересечь лишь один раз. Темной ночью, при свете приборной панели, он разговаривал с Арчиллом, но только в своих мыслях.

– У твоего тезки есть работа.

– Хорошо, брат.

– И ты бы гордился своим сыном. Он здорово боксирует.

– Еще бы. Как правнук…

– Эти разговоры о смерти Кастера всегда доставляли тебе неприятности.

– Верно. Как Джагги?

– Печет пироги для чимукомаанег. Этот Барнс, учитель, каждый вечер привозит твоему сыну ужин.

– Это мог бы делать и ты.