– Смотри, вон он сидит! – сразу нашла Фаустина кандидата в женихи. Она показала на Гетиана, который находился неподалеку от них. Луцилла с любопытством повернулась и натолкнулась на не менее любопытный взгляд молодого мужчины. Он тоже разглядывал их. Заметив внимание молодой женщины Квинт Гетиан, приложил руку к груди и сдержанно кивнул. Его крупное, мужественное лицо, лицо настоящего патриция, понравилось Луцилле.
– Ну как он тебе? – допытывалась мать.
– Лицо у него симпатичное, хочу еще посмотреть на его фигуру.
– Не капризничай! Фигура у него то, что надо. Он занимается в спортивном зале, а еще борется в палестре с борцами намного его сильнее.
Фаустина хотела бы продолжить хвалить Гетиана, но тут внимание ее привлек Тертулл, появившийся на одной из каменных скамей, специально выделенных для всадников. Тертулл послал ей воздушный поцелуй, коснувшись кончиков пальцев губастым ртом – жест, с недавних пор ставший модным в Риме. В ответ Фаустина укоризненно покачала головой, вроде, осуждая вольный поступок любовника, но в душе ей было приятно. Ах, эти молодые шалопаи! У них нет границ и запретов и то, что раньше, при Домициане, могли почитать оскорблением императорского достоинства, привлечь к строгому суду, теперь при Антонинах проходило по разряду глупых шалостей.
Марк бы сейчас вспомнил и процитировал какого-нибудь мудреца, подпирая свои мысли его рассуждениями, однако Фаустина не была столь начитанной. Да, времена меняются, и она менялась вместе с ними. То, что раньше казалось ненужной игрой, любовной прелюдией, отнимающей время, перед грубым обладанием друг другом, теперь ее привлекало. Ведь прежде она требовала только удовлетворения плотских желаний от мужчин, сначала принимая их тайно, а потом уже и не стыдясь, а затем…
Ей стало что-то нужно кроме их тел, помимо неуемного вожделения. Душе стало нужно. Возможно, привязанность, возможно обожание, а может любовь. Она вдруг поняла, что мелкие, ничего не значащие проявления внимания сделались ей очень приятны. Не пышный букет роз, а всего лишь один цветок фиалки. Не груды серебряных и золотых цепочек, браслетов, кулонов, диадем, а меленькая фигурка бога любви Амура из бронзы, отлитая неизвестным мастером. Не громкие хоры, распевающие гимны императорской семье, а тонкая, нежная мелодия флейтиста, от которой сжимается сердце.
Она начала стареть, она становилась сентиментальной. Такой вывод можно сделать, если посмотреть на нее трезвым взглядом со стороны. Может и так. Пусть будет так! У нее ведь немногое осталось: только случайные любовники, которых год от года будет все меньше, да еще дети, надежда всей ее жизни.
По арене неудержимо неслись колесницы, стремясь достичь заветной меты, разделяющей круги, рев болельщиков цирка сотрясал воздух вокруг, а Фаустина находилась во власти своих глубоких дум. Она чувствовала, что у нее повлажнели глаза. Луцилла несколько раз бросала на мать любопытные взгляды, впрочем, захваченная скачками. Как и ее бывший муж Луций Вер она сделала ставку на зеленых.
– Я нашла для дочери прекрасную партию, – сказала при встрече Фаустина мужу. – Это Квинт Гетиан. Ты может слыхал о нем, он из старой семьи аристократов.
– Ты напрасно себя утруждала, Фаустина. Жениха для нашей Луциллы я уже выбрал, – отвечал Марк. – Ее мужем станет мой верный Тиберий Помпеян.
– Что? – воскликнула с возмущением Фаустина. – Ты хочешь привести в наш дом какого-то сирийца с неясным происхождением? Выскочку? Лишь потому, что он тебя всюду сопровождает? О, боги! Где твой разум? И как будет воспринят в Риме такой сомнительный союз?
– Римляне не станут возражать. А Сенат не станет перечить воле императора в таком личном деле, ибо насколько ты помнишь, по закону мне принадлежит власть отца семейства. Я решаю, что делать со своими детьми. Поскольку мой брат Вер умер, то Луцилла теперь вернулась из-под его власти ко мне.
Возразить Фаустине было нечего – закон трактовал именно так, как говорил муж. Она была вне себя от ярости.
– Ты не хочешь счастья своей дочери! – обвиняла она. – Для тебя Рим на первом месте, а мы на втором!
На последний аргумент Марк отвечать не стал. Он сам долго думал над этой дилеммой, пытаясь ее разрешить. Что главнее: семья или империя, личное или общественное? Настоящий государь должен найти золотую середину, чтобы соблюсти здесь баланс интересов, таково было убеждение Марка.
Меж тем Фаустина привлекла на свою сторону дочь. Луцилла, узнав, что ей прочат в мужья Помпеяна, поначалу растерялась, а потом, как и мать пришла в негодование. Она отправилась к отцу.
– Он же стар для меня! – закричала она и Марк с удивлением отметил, что никогда не видел свою дочь такой. – Он почти как ты, всего лишь на несколько лет моложе.
– Зато он опытен, – не согласился Марк. – Помпеян достойный человек, не совершавший предосудительных поступков. Он умен и образован.
– Зачем мне его образование? – всхлипывая, бормотала Луцилла. – Я хочу мужа, который мне нравится. Мне, а не тебе!
– Послушай дочь, иногда мы должны жертвовать личным счастье ради государства. Такова наша доля, таков путь, предначертанный богами каждому, кто принадлежит к семье правителей.
– Я уже пожертвовала, когда вышла замуж за твоего младшего брата, который хоть был не таким старым и некрасивым как Помпеян. Он же старик с лицом в морщинах, у него нос крючком!
– Нос? – удивился Марк. – Наверное.
Он тронул свое лицо, убеждаясь, что оно тоже покрылось сетью морщин, нанесенных временем. Да, все пролетало достаточно быстро, не позволяя заметить собственного старения. Если на лицо смотреть каждый день, кажется, что он остается таким же, как раньше и только болячки изнутри, посылают сигналы: «Ты уже старик, Марк Антонин!»
– Я всего лишь забочусь о нас, – попытался он объясниться. – Я не молод, часто болею и со мной может приключиться всякое. После меня пурпурную тогу должен принять Коммод, а он еще мальчик и Анний моложе его. Кто им поможет в важных государственных делах? Кто направит в нужную сторону? Кто окажет отцовскую помощь вместо меня, когда меня не станет?..
И все же рыдающая Луцилла не приняла его аргументы. Только одна мысль была написана на ее лице: она, девятнадцатилетняя, должна выйти за мужчину, который старше на двадцать пять лет. Сознавать это было мучительно.
Так в императорском доме повисла атмосфера вражды. Фаустина и Луцилла теперь избегали Марка, объединившись в неприятии его столь важного для обеих решения.
Однако грозовой фронт вражды набухал и разрастался не только с одной стороны. С другой клубились тучи недовольства семейства Цейониев.
Никто не задумывался, что императорская тога Луция Вера являлась символом равновесия власти. Равновесие – важное правило, которого всегда придерживался Антонин Благочестивый и Марк уже давно усвоил для себя уроки управления. Пурпурная тога Луция вольно или невольно уравновешивала амбиции двух влиятельных семейств: Анниев и Цейониев, к которым принадлежали Марк Аврелий и Луций Вер. Когда несколько лет назад Марк объяснял учителю Фронтону, почему сделал соправителем Луция у него проскользнула эта мысль. Хотя сам он, пожалуй, не до конца отдавал себе отчета в ее верности.
Цейонии давно претендовали на власть, с того самого момента, когда император Адриан возвысил отца Луция – одного из Цейониев, назначив его наследником. А затем, уже преемник Адриана Антонин Пий не захотел ссориться с ними, решив усыновить Луция, сделав его младшим братом Марка. Так поддерживалось равновесие в течение тридцатилетнего срока.
Теперь Луций скончался. Что принесет его смерть? Не вызовет ли она другую войну, не ту с маркоманнами, на которую скоро отправится Марк, а войну с Цейониями в Риме, незаметную и тихую?
Конечно, повод для беспокойства был.
В последнее время Марк часто думал о них, об этой большой семье, которая, как сорная трава, проросла сквозь почву государственного тела во многих местах. Само происхождение Цейониев от этрусков3 порождало их фамильную гордость и чувство несомненного превосходства по отношению к другой знати, ведь Аннии, предки Марка, попали в Рим из Бетики4, а Антонин был выходцем из галльского рода. Получалось: приезжие испано-галлы против настоящих коренных италиков.
