- У тебя же голова пробита, а не задница, - доказывали они, - или для тебя между ними нет разницы?
Шли месяцы. Он писал в Москву, ответов не получал. Ела тоска. Почти год он находился в госпитале. Наконец его сочли окончательно готовым, чтобы отправить обратно на фронт за очередной порцией осколков, хотя бы на сей раз в зад для разнообразия. Возвращаться на фронт ему доверили самому, после положенного отпуска.
Прибыв в Москву, с вокзала в Рощу шел пешком: какое наслаждение идти обратно в детство и в пути предаваться воспоминаниям: здесь на электричке садку держал, а вот у этого магазин-чика от Оловянного пропуль (принять от укравшего добычу, чтобы отвести улику - жарг.) получил. Мелькают, припоминаются лица и события и ждешь, вот-вот встретишь кого-нибудь знакомого. А на дворе зима - сорок пятый год.
Никого из знакомых он не встретил, все стало вокруг не так, как было. Окна в домах заклеены, везде всего навалено, впрочем, все же не сравнить с Ленинградом...
Роща мало изменилась. Все те же деревянные двухэтажные дома, утопающие теперь в грязных снежных сугробах. Ноги сами несли на Полковую, к дому, где они с Варей в сарае предавались любви. Думая о Варе, он почти физически чувствовал тепло ее кожи, в зудящем ожидании его тело рвалось вперед. Вот он - дом! Калитки нет. И забора в сущности не стало, но исчез и сарай! Из окон все еще торчали почерневшие жестяные трубы, похожие на водосточ-ные. Вот куда все подевалось, и забор, и сарай - в трубу улетели. Жильцы дома ничего не знали, не слыхивали ни о Варе, ни об Олечке - тоже словно в трубу улетели.
Он пошел к Вариной маме. Ее дверь упорно не отвечала на его страстный зов. Постучал к соседям и узнал, что она здесь бывает редко, больше ничего сообщить не смогли.
Наконец он направился в собственный дом, но и здесь ему открыли чужие люди, которые знали лишь, что прежние жильцы из его собственной квартиры эвакуировались. Но куда?..
А Тамара Андреевна, пожилая женщина с первого этажа, которая всегда относилась к Скиту как к родному сыну, то ли съехала, то ли умерла...
"Скажите почему... нас с вами разлучили", - воскресли в памяти знакомые слова из тех дальних дней, когда все они собирались вместе, слушали пластинки, когда только начиналась их любовь с Варей, - "зачем навек ушли вы от меня"... - Он брел к единственному дому, где надеялся что-нибудь узнать - к Тоське, - "ведь знаю я, что вы меня любили, но вы ушли, скажите почему?"...
Открыла сама Тося. Встретила она Скита, как принято говорить, с открытым ртом. Не знала, куда посадить нежданного гостя. Обстановка в ее квартире не изменилась. Но где же Николай Простак?
- Дурака где-нибудь валяет, - осуждающе проговорила Тося скороговоркой. - Я сейчас кое-что соображу, - она подошла к шкафчику, достала полулитровую бутылку с оливковым маслом.
Скит обратил внимание на более чем скромную одежду на ней: ситцевая юбчонка, зашто-панная белая блузка, на ногах штопанные простые чулки, галоши.
Она надела телогрейку, завязала шерстяной платок.
- Сбегаю до рынка, обменяю масло на вино. Ради такой-то встречи да не выпить!
Он отобрал у нее масло, поставил в шкафчик, вручил ей все свои деньги. Спросил про Варю, но Тося спешила.
- После, - бросила на ходу.
Потом она на бегу накрывала на стол, одновременно прибирала в комнате, тут и там что-нибудь убирая, куда-то запихивая и, словно не замечая вопрошающих взглядов гостя, заговори-ла о матери Скита.
- Тебе подробности рассказали? Хотя, кто их знает-то! - тараторила с деланной легкос-тью. - Я и сама-то ничего не знаю...
О чем это она? Какие подробности?
- Так ведь, - Тося застыла с фужерами в руках, - ты разве не знаешь?.. Ее ж похоронили и... я думала...
Она рассказала, что знала, предельно кратко.
- Ну, собрались они... это-то я знаю... собирались куда-то эвакуироваться, многие уезжали, думали немец Москву возьмет. Потом услышала в Роще, что буфетчицу с кинотеатра похорони-ли то ли на Пятницкой, то ли в Кузьминках. Ну что заболела она, что в больницу клали - это-то я знала. После ее мужик куда-то уехал, а сестры... О старшей говорили, будто замужем за воен-ным интендантом. Видела: румяный такой, весь из себя ладный мужик, ничего не скажешь... Ну, выпьем за помин или встречу? - она грустно и с сочувствием посматривала на него.
А он молчал и вовсе не от потрясения - от неожиданности даже не понимал, чувствует ли горе или раскаяние? Что он должен чувствовать? Он помнил ее не столько как мать - помнил бодрую деловую женщину, работающую в буфете кинотеатра: в белом халате за прилавком, - такой представала она в памяти, та, которая и назвала первая его бродягой, скитальцем. Ему и самому было интересно констатировать, что, наверное, нужно сейчас испытывать и горе, и раскаяние, и угрызения совести: не был он примерным сыном. Но даже замужество сестры с тыловой крысой вызвало лишь какие-то странные чувства, а смерть матери воспринял спокойно. Острее занимал вопрос о Варе - что с нею?
И уже откладывать было некуда. Тося, разливая вино, решив с этим сразу покончить, сказала прямо:
- Мне тебя жалко, Скит, но ты не должен расстраиваться. Встретишь другую, еще лучше, а у нее другой муж есть. Она с вором живет, с Тарзаном.
2
В те годы преобладали в народе по меньшей мере три романтических направления: одни романтизировали ушедшее время, которому память сохраняла верность, поскольку любое будущее не могло обеспечить того, что они потеряли; другие романтизировали наступившее время, обещающее светлое будущее при социализме, и были готовы разрушить старое до осно-вания, чтобы на его развалинах построить счастливое будущее (должно быть, непросто жить на развалинах, тем более на них что-то строить); третье направление, конечно же, воровское: на развалинах царизма и скверно создаваемом фундаменте социализма оно достигло выдающегося развития за всю историю своего существования на этих широтах. Можно сказать наверняка, наряду с теми, кто мечтал о партийной карьере, наряду с бравыми комсомольцами, наряду с вчерашними чиновниками, готовившимися перестраиваться в социалисты с расчетом в нужное время обратно перестроиться, наряду со всеми ими властвовала и романтика воров, о которых говорилось открыто с полным признанием де факто, как о каком-нибудь общественном движении типа защиты животных.
