Формально он действительно был парнем из Брикстона и родился на этой улице в доме № 40. Однако его семья переехала, когда ему едва исполнилось шесть, и с января 1953 года он жил в лондонском пригороде Бромли, в том числе десять полных лет – в доме на Плэйстоу-гроув. Брикстон и южный Лондон звучит круче, чем Бромли и графство Кент, и Боуи, безусловно, понимал это, когда порой хвастался тем, что участвовал в «уличных драках», сделавших его «мужиком», и рос «среди чернокожих». В начале 1950-х годов Брикстон оказался на стыке прошлого и будущего: разрушенные бомбежкой здания и продовольственные карточки еще напоминали о недавней войне, но потихоньку проявлялись приметы современного мультикультурного Лондона. Один из местных жителей вспоминает яркую цветную одежду, экзотические карибские овощи и даже фокусников и шпагоглотателей на местном рынке, а Боуи утверждал, что улицы вокруг Стэнсфилд-роуд «похожи на Гарлем». В свою очередь, Бромли, помимо того, что здесь родился Герберт Уэллс, ассоциируется преимущественно с безликим предместьем. Биограф Боуи Кристофер Стэнфорд называет его «унылым и бесцветным спальным пригородом», а сам Боуи в интервью 1993 года язвительно вспоминает о его монотонности, конформизме и «убожестве». На протяжении большей части жизни он предпочитал вычеркивать Бромли из своей официальной биографии.
Но задумайтесь о своем детстве: где вы родились и где на самом деле выросли? Я родился в Ковентри[11] и провел там первые годы в дешевой муниципальной квартире, но, когда мне исполнилось три, родители решили переехать в юго-восточный Лондон, где мы принялись менять одно съемное жилье на другое. Я с трудом вспоминаю эти квартиры, глядя на фотографии тех лет, не будучи уверен, что в памяти всплывает реальное место, а не вымышленный образ; Ковентри же я не помню вообще. Конечно, я родился именно там, но мои по-настоящему родные места, те, что действительно повлияли на меня с трех до одиннадцати лет, – это окрестности улицы Кинвичи-гарденс в лондонском пригороде Чарлтоне, а затем, в подростковом возрасте, – улицы Вудхилла в соседнем Вулидже.
Сформировали ли первые шесть лет жизни Дэвида Джонса в Брикстоне его личность? В каком-то смысле да. «Я уехал из Брикстона довольно рано, но этого хватило, чтобы он на меня повлиял, – говорил он впоследствии. – В моей памяти отложились очень четкие образы». Говорят, он побывал на Стэнсфилд-роуд в 1991 году по дороге на очередной концерт, попросив водителя гастрольного автобуса остановиться у его старого дома, а потом приезжал в последнее паломничество с дочерью в 2014-м. Однако влияние Брикстона, без сомнения, меркло по сравнению с воздействием, которое оказал на становление личности Дэвида период с семи до 17 лет, когда он жил в доме № 4 по Плэйстоу-гроув, рядом с железнодорожной станцией Сандридж Парк в Бромли. Здесь по-прежнему нет ни статуи, ни памятной таблички, ни граффити – лишь время от времени у его дома, где теперь живет кто-то другой, появляются цветы. И это несмотря на то, что он вспомнил об этом месте в песне «Buddha of Suburbia», строчки которой – подарок для любого биографа: «Живу во лжи у железной дороги, отбрасываю волосы с глаз. Элвис – англичанин и взбирается на холмы <…> не могу отличить бред от лжи»[12]. «Я знал его как Дэйва из Бромли, – годы спустя подтвердит друг детства Боуи Пол Ривз. – Ведь мы оба оттуда».
Когда в 2015 и 2016 году я попробовал погрузиться в жизнь и карьеру Боуи, то последовал по пути, который он проложил по миру, – из Нью-Йорка в Берлин и Швейцарию и обратно в Нью-Йорк. Кроме этого, я посещал места в Лондоне, где он был завсегдатаем, читал его воспоминания о кафе La Gioconda в доме № 9 по Дэнмарк-стрит, сидя на том же месте – теперь там мясной ресторан Flat Iron. Но, гуляя по его родным улицам в Бромли – Кэнон-роуд, Кларенс-роуд и Плэйстоу-гроув, – я не обращал на них особого внимания. Сейчас я понимаю, что на то была подсознательная причина.
Мое родовое гнездо, неподалеку от Кинвичи-гарденс и Вудхилла, находится примерно в десяти километрах от дома Боуи в Бромли, то есть наши районы расположены достаточно близко друг от друга, чтобы мы оба хорошо изучили их, пока росли. Он приезжал в Вулидж как минимум однажды, на концерт Литл Ричарда в кинотеатре Granada. Наши пути, хотя и в разное время, пересекались в районах Блэкхит и Луишем, равноудаленных от домов, где мы жили в детстве. Мы ходили в гости в шикарные дома в Блэкхите и ездили за покупками в большие магазины Луишема. Конечно, между нами есть существенная разница, и я льщу себе, воображая, что нас многое связывает. Боуи сел в автобус, чтобы доехать до Луишема и купить там ботинки и рубашки, но через две остановки выпрыгнул из него с уже готовой песней «Life on Mars?» в голове. Так что моя жизнь в Вулидже заметно отличалась от жизни Дэвида Боуи в Бромли. И все же здесь можно разглядеть любопытную культурную преемственность, несмотря на нашу разницу в возрасте. Так, сами городки похожи друг на друга: универмаги Littlewoods с обязательной школьной формой и пончиками с вареньем; ножи, вилки и диспенсеры для кетчупа в форме помидора в очень английских по духу бургерных сети Wimpy’s; вычурно украшенные в стиле ар-деко новые кинотеатры Odeon на окраинах. Поскольку Бромли казался мне хорошо знакомым еще с детства, я не очень подробно его исследовал, и именно поэтому в мае 2018 года мне пришлось снова обратить на него внимание. Я отправился в Бромли, чтобы пожить там жизнью Дэвида Боуи. Там я ел, пил, спал и ходил по магазинам, повторяя маршруты его юности.
На мой взгляд, в процессе исследования (и, шире, в процессе критического осмысления), важно не столько искать и находить информацию, сколько устанавливать связи, то есть прочерчивать линии, соединять точки и порой совершать неожиданные скачки во времени и пространстве. Если представить пути моего исследования наглядно, они образуют сеть, матрицу, своего рода карту ассоциаций, которая расширяется, эволюционирует и усложняется.
Я начал с карты, точнее, с двух карт: карты Гоуда[13] – гигантского, начерченного вручную плана Бромли 1960-х годов, который я расстелил на столе в зале исторических документов местной библиотеки, и более скромной по размеру цифровой карты в приложении Google Maps в моем смартфоне, которую я просматривал для сравнения. Одно и то же место, но в разное время.
Маленьких бутиков и забавных частных лавочек, которые могли быть частью культурного ландшафта Дэвида Джонса, – таких как булочная Tip Top Bakery, магазин тканей Sherry’s Fabrics, Terry’s Stores, ресторан Dolly’s Trolley, – в современном Бромли почти не осталось, но маникюрный салон Tips and Toes и закусочная Buddy’s Café работают по сей день. Некоторые из открывшихся позднее магазинов и заведений стали лишь бледной имитацией прошлого. Стилизованный под старину кондитерский магазин Mr Simm’s Olde Sweet Shop на самом деле работает по франшизе только с 2004 года, а бар Greater than Gatsby, обещающий погрузить вас в атмосферу 1920-х, строго предупреждает посетителей: «Ребята, никаких шапок и капюшонов, вам же не двенадцать лет».
В здании универмага Medhurst’s, где Боуи покупал американский винил и слушал пластинки в акустических кабинах на цокольном этаже, теперь магазин Primark. На месте Wimpy’s, где, потакая своему пристрастию к американской культуре, он ел бургеры со школьным приятелем Джеффом Маккормаком, сейчас кафе Diner’s Inn. Расположенное рядом кафе Lyons» Corner House, где подростки собирались поболтать за чашкой кофе, тоже исчезло, уступив место магазину товаров для мам и малышей Mothercare, а вот магазин музыкальных инструментов Reid’s с саксофонами на витринах по-прежнему работает.
Я сидел в Stonehenge Café, напротив Primark, смотрел на рыночную площадь и Хай-стрит и видел две картинки одновременно. Мне было несложно представить входящего в Medhurst’s подростка Дэвида: вот он проходит туда, где теперь висят футболки с принтом Аладдина Сэйна, чтобы встретиться со своей подружкой Джейн Грин, работавшей в отделе пластинок, и незаметно для окружающих поцеловать ее под музыку Эдди Кокрана и Рэя Чарльза. «Не могу не думать о себе»[14], – поет Боуи в одном из синглов 1960-х. А я не мог не думать о нем. Одна из его песен, вышедшая в свет уже посмертно, 8 января 2017 года, называется «No Plan» («Никакого плана»). Его последние композиции особенно напоминают загадки, послания, адресованные последователям. А какой план был у него в 1960-х? Была ли у него конечная цель? Пробивал ли он себе дорогу к славе или просто наслаждался окружающим миром, своим образом жизни, музыкой и девчонками подобно многим другим подросткам, которые любили пластинки и писали песни?
