Прием пищи вызывает прилив эндорфинов, точно так же как смех, поцелуй, катание на качелях или на лодке. Эндорфины – природные наркотики. Когда их слишком много, организм начинает привыкать. С каждым разом требуется больше и больше эндорфинов – больше и больше еды.

Тая огибает шлагбаум и входит в садоводство.

Возле магазина на лавочке девчонки едят мороженое.

Тая бросает на них снисходительный взгляд, как трезвый на пьяницу, и продолжает путь.

Пища намного опаснее алкоголя, героина и прочих наркотиков: с нею не получится завязать.

Щурясь на солнце, Тая идет по главной улице. Красная юбка на ветру обливает прохладой стройные ляжки и икры.

Никто не знает. Никто не знает.

Захар и Люся все еще на крыльце. Они о чем-то говорят, Люся смеется, кокетливо заправляя за ухо прядь волос.

К груди Таи приливает волна – северная, с острыми льдинками: она так не может. Не может говорить с ним, хохотать, глядя ему в глаза, кокетничать, быть естественной; она не имеет права при нем казаться глуповатой, неудачно шутить… Она должна сохранять достоинство: каменное лицо, прямая спина, рубленые жесты, односложные ответы. Чтобы никто ничего не подумал.

Листва на деревьях вскипала, кроны ходили ходуном, залив дышал штормовой свежестью, сдувая с берега последних купальщиков, торопливо сгребающих с лежаков вещи; пепельные тучи, похожие на густой дым, обложили небо.

Тая и Люся шли на пятачок.

Упругая духота напрягалась, натягивалась, как струна, до предела. Чтобы вот-вот, через секунду, зазвучать – зазвенеть ливнем.

– Просто обожаю последние минуты перед грозой. Замри.

Тая остановилась сама и жестом остановила подругу.

– Так сумрачно, так тихо. Внимай лесу.

Отчетливо слышалось прерывистое гудение шмеля в зарослях вереска.

Вдалеке над заливом уже маячили молнии, сшивая белыми нитками небо и море. Камушками в порожней телеге катался далекий гром.

– Может, все-таки вернемся? Сейчас как хлынет.

– Ты сама хотела рассказать, о чем вы говорили утром с Захаром. Хлынет – под деревом постоим.

– Нельзя под деревом: молния.

– Я читала про парня, которого молнией шарахнуло, но не убило. У него после этого появились необыкновенные таланты. Он стал невероятно быстро считать в уме. Смог выучить несколько языков. Я тоже так хочу!

– Ты и так талантливая. Не надо тебе молнию.

– Не талантливая. Не получается у меня.

– Что не получается?

– То, что я хочу нарисовать.

– Последнее? В блокноте? То, что ты никому не показываешь?

– Да.

– Покажешь? Я уверена, что мне понравится. Мне всегда нравятся твои рисунки!

– Ладно, самый сносный вариант покажу.

Тая открыла свою джинсовую сумку и достала блокнот. Недолго полистав его, протянула подруге.

Возникнув в дымке небрежных карандашных теней – будто отмывшись от небытия, но не до конца, – на Люсю глянуло лицо Захара.

Удивление, восхищение, немножко зависти. И – секунду спустя – сострадание.

– Очень похоже…

– Серьезно?

– Конечно! И это ведь по памяти. Ты гений, короче.

Люсе теперь очень хотелось восторженными отзывами замылить изначально заявленную тему прогулки – утренний разговор с Захаром.

Тая приняла лестные слова как должное.

– Так о чем вы говорили?

Оттягивать дальше не было никакой возможности.

Люся опустила глаза.

– Извини, не так просто это сказать…

– Он предложил тебе встречаться? – подсказала Тая.

– Да…

– Ну, мать… Тоже мне! Удивила! Я давно замечала, как он на тебя смотрит. И надо было так жеманиться?

– Я думала… тебя это… огорчит. Парень, которого ты рисуешь… хочет гулять… с другой. И эта другая – твоя подруга.

– Те, кого я рисую, для меня – модели. С кем они встречаются, мне плевать. У Захара красивый лоб. И это единственное, что мне в нем интересно. Что же ты сказала? В ответ на предложение?

– Отказала, конечно, – тихо ответила Люся.

– Но почему? – изумилась Тая.

Она ожидала худшего. Не раз уже воображение подсовывало ей романтические клипы, в которых Захар объясняется в любви другим девочкам, дарит им букеты, шоколадки, мягкие игрушки с глупыми глазами. И эти девочки соглашаются. Всегда соглашаются. Как же возможно отказать такому парню? А Тая страдала. Страдала заранее. Страдала настойчиво и регулярно. Будто выплачивала взносы своему большому горю неразделенной любви.

Но, как ни странно, весть об отказе Люси не принесла ей облегчения. Напротив, Тая даже почувствовала неловкость.

– Надеюсь, не из-за меня? – строго спросила она.

– Нет. Я… Я просто не уверена, что хочу.

– Он не нравится тебе? – Тая смотрела с безжалостной прямотой. Люсе очень хотелось отвести взгляд, но она держалась. Если спрятать в такой момент глаза, думалось ей, разве Тая поверит?

– Я не знаю.

– Не уходи от ответа. Не жалей меня. Если ты отказала потому, что боишься сделать мне больно, то мне не нужна такая жертва. Я не имею права ее принять. Я не прощу себе того, что стану помехой вашему чувству.

Тая заметила, конечно, характерный для домашних девочек, надышавшихся до головокружения воздухом классики, книжный пафос в своих словах; она всегда его замечала. Но при всем желании она не смогла бы сейчас сказать ничего другого. Фраза выскользнула легко, словно заготовленная реплика актрисы. Люся сдалась-таки и опустила ресницы; на щеках ее проступил румянец.

– Так он нравится тебе? – повторила свой вопрос Тая. Час настал. Она готова была встретиться лицом к лицу со своей болью. Она устремилась ей навстречу, как соловей на шип розы. Она почти желала услышать «да».

– Нет, – ответила Люся.

Удивительно яркая длинная молния пересекла в эту секунду небо; вслед за нею сквозь лес, медленно нарастая, прокатился долгий рычащий гром. Порыв штормового ветра принес первую крупную каплю.

– Бежим! – Люся схватила расслабленную руку подруги и потянула Таю за собой.

Теплая ладонь, ласковое прикосновение. Следующий порыв ветра разметал длинные волосы Люси, до Таи донесся слабый запах шампуня.

Горько-сладкая нежность. Зависть.

Она высвободила руку.

Тае казалось, Люся лжет; слишком трудно ей было поверить, что кто-то может оставаться равнодушным к чарам Захара.

Он, конечно, с виду обыкновенный парень, не студент даже; школу терпел только до девятого. Но если уж ставит Захар себе цель очаровать какую-нибудь девчонку – все, попала… В ход идет фирменная ухмылочка – уголком губ. Взгляд дымный, теплый, влажный, как натопленная баня, с прищуром. Высокий лоб, длинная прядь через него – дугой.

Однако Люся и не думала обманывать подругу. Она действительно не могла разобраться в многоголосии эмоций и порывов, горлопанящих на разные лады в пятнадцатилетней душе беззаботным летом. Это бывает так трудно – понять себя. Отделить собственные побуждения от навеянных, осознанную необходимость от принуждения, интуицию от иллюзии. Захар улыбался, носил букетики придорожных лютиков, полевых гвоздик, люпинов, набрасывал на Люсины плечи куртку по вечерам. Он не был Люсе совершенно безразличен: в ней зарождалось, повинуясь настроению теплых вечеров, закатов, костров, нет, еще не чувство – смутное волнение по отношению к нему. Но чем это волнение было внушено Люсе – ухаживаниями юноши или переживаниями лучшей подруги, – так и останется тайной: две причины переплелись, словно побеги огурца на крыльце, невозможно было отделить одну от другой, и, скорее всего, обе имели место. В дуэте Тая + Люся Тая играла главную роль – постарше, талантливая, яркая; Люся тянулась за нею. Прошлым летом между подругами только и разговоров было, что о Захаре. Посмотрел так-то, сказал то-то, ухмыльнулся, пошутил, проводил. Тая болела Захаром как гриппом, и Люся, вероятно, заразилась – присмотревшись к Захару, она начала находить в нем все больше привлекательных черт, ее к нему по- тянуло.

Люся чувствовала себя виноватой перед Таей; ведь Захар как бы принадлежал Тае, пусть лишь в фантазиях и блокнотах, – но для лучшей подруги и это, по идее, стоп-сигнал. Люся стыдилась своего зарождающегося влечения к Захару и всячески пыталась подавить его в себе, задушить, выкорчевать – но, словно в отместку, оно только разрасталось и крепло, как борщевик, необоримое, глупое, сильное.