Для театральной пьесы этого, может быть, достаточно. С точки зрения практики, когда речь идёт о миллионах, принадлежащих народу, здесь нехватает одного важного звена. Прежде чем повернуть фронт, начальник должен был убедиться в неправильности своих прежних расчётов, иначе его поведение очень похоже на поведение того купца, который излечился от пьянства, услышав колокольный звон. У Островского Пётр Ильич других резонов не понимал, но глава большого советского учреждения, конечно, понимает, что в делах, касающихся государственной пользы, нужен точный расчёт, а не колокольный звон. Общее правило о поддержке новаторов производства нельзя применять, минуя конкретное содержание дела. Если смелую инициативу новаторов нужно поддерживать, то отсюда ещё не следует, что нужно поддерживать инициативу работников шахты Кукрусе. Докажите сначала - с цифрами в руках, - что эта инициатива действительно является ценной.
Мариэтта Шагинян пересказывает практические доводы главного инженера, но эти доводы были известны начальнику и до её появления в "Главсланце". От себя писательница прибавила только психологический анализ: "люди обжились, "обработались" на своём месте, развили энергию, сладились, - а тут вдруг сворачивай всё и уходи". Действительно, очень досадно. И всё же, почему мы должны думать, что эти мотивы ведут к "революции в сложившейся технике и экономике эксплуатации шахты", а не являются, например, признаком засилья местных интересов, отсутствия широкого государственного взгляда и нежелания ломать сложившийся уют? Чтобы решить этот вопрос, нужно конкретно исследовать предложение работников шахты Кукрусе, чем и занимался начальник в споре с главным инженером до появления на сцене литературы. Прочитав весь этот эпизод в "Дневнике писателя", можно подумать, что если бы Мариэтта Шагинян вступила на территорию "Главсланца" с другим лозунгом на устах, например, с требованием строгого соблюдения государственной дисциплины, то решение начальника могло остаться прежним и шахта Кукрусе была бы свёрнута.
Напомним, что речь идёт об изображении действительности в "Дневнике писателя", а не о самой действительности. Очевидно, Мариэтта Шагинян всё же преувеличила свою роль и тем ослабила роль начальника. Одно из двух: либо слова писательницы подействовали на него, как колокольный звон на Петра Ильича, и он сразу понял, что все его прежние расчёты ошибочны, либо он решил махнуть рукой на пользу дела, чтобы не ссориться с литературой. В первом случае он импрессионист, действующий по наитию, а в руководстве хозяйственными делами это совсем не хорошо. Во втором случае и того хуже он привык считать, что одной правдой не проживёшь. В обоих случаях здесь есть над чем призадуматься, между тем Мариэтта Шагинян хвалит начальника за уступчивость. Почему же? Хозяйственные вопросы имеют своё объективное содержание. Его нельзя отменить, руководствуясь нашей доброй волей. Уступчивость в таких вопросах есть шатание, гнилая позиция. Литература, описывающая борьбу за передовое развитие народного хозяйства, не должна подсказывать мысль, что экономические вопросы можно решать и так и эдак, в зависимости от субъективного порыва.
Если отбросить эти оговорки, то бесспорной заслугой Мариэтты Шагинян является поддержка новаторских предложений работников шахты Кукрусе. Другим примером дельной постановки вопроса может служить рассказ писательницы о халатном отношении к использованию мелкого сланца на газо-сланцевом комбинате в Кохтла-Ярве. Ещё во время споров о "старой знакомке" Мариэтта Шагинян узнала, что завод не принимает куски размером менее 25 миллиметров. Между тем механизация добычи приводит к увеличению выхода мелких кусков и сыпучей массы. Вследствие этого вокруг сланцевых шахт растут громадные отвалы, в которых лежат мёртвым грузом сотни тысяч тонн полезного топлива. С течением времени оно выветривается и теряет ценность.
По просьбе работников "Главсланца" писательница поднимает этот вопрос в соседнем учреждении - "Главнефтегазе", которому подчинён комбинат Кохтла-Ярве. Но здесь её ждёт некоторое разочарование. Представитель этого управления твёрдо стоит на своей позиции, объясняя писательнице, что печи завода не приспособлены для мелкого сланца, а нарушение технических правил может привести к срыву выполнения плана, то есть снабжения Ленинграда газом, тем более, что комбинат находится ещё в стадии строительства и освоения технологических процессов.
Все эти доводы не убеждают писательницу. Она сидит, что нужно спасти от гибели ценное топливо, государственную собственность. Работники управления и газо-сланцевого комбината откладывают проведение опытов, ссылаются на других, отговариваются техническими правилами. "Может ли советский, социалистический завод отмахиваться от этого, считать, что "моя хата с краю"?" Конечно, нет. Мариэтта Шагинян обращает внимание также на общую сторону этого дела. Проектные организации не учли, что добыча сланца механизируется - и вот, при общем подъёме технического уровня производства, растут ничем не оправданные потери. По мнению писательницы, это один из примеров противоречия в нашем хозяйстве.
Случай с мелким сланцем позволяет автору сравнить два типа начальников. Во главе "Главсланца" стоит человек, мягкий по внешности и таком же по своим внутренним качествам. Он способен прислушиваться к чужому мнению, менять свои решения. В "Главнефтегазе" Мариэтта Шагинян имеет дело с работником другого типа. "При всей его артистической внешности, он далеко не мягкий человек". Разговаривать с ним оказалось не так просто. "Сбить его с установившихся позиций невероятно трудно". Писательница готова продолжать спор, но её собеседник решительно смотрит на часы и объявляет, что ему нужно ехать по вызову. Когда Мариэтта Шагинян вторично появляется в управлении, он надевает пальто, берётся за портфель. И всё это при наличии старого знакомства по курорту. В общем, этот хозяйственный работник не склонен менять свои решения, он "не станет прислушиваться и проверять то, в чём он уверен, разве что сама жизнь заставит его это сделать".
