Я пошла учиться в колледж в попытке вырваться из этого мира, расширить горизонты, стать свободнее. Что ж, в этом я определенно преуспела.

– Однако, – продолжаю я, пока прилив храбрости не схлынул, – еще там был Джо. Джо Райан. Сейчас мне кажется, что родители с бо`льшим пониманием отнеслись бы к иностранцу. Да они и сочли его совершенно чужим, он был «не нашего круга», понимаешь?

– Понимаю. То есть этот Джо и есть Папочка Джо-Джо? Звучит как прозвище джаз-музыканта из двадцатых годов, если мне позволено будет заметить…

– Он не был джаз-музыкантом. Он был… обычным парнем. Самым красивым из всех, кого я когда-либо встречала.

Майкл подпирает подбородок руками и устремляет на меня мечтательный взгляд. Могу поклясться, что услышала, как с его губ сорвался тихий вздох. Помнится, Майкл рассказывал, что в старших классах зачитывался любовными романами «из-за всех этих ослепительных мужчин, красавцев и страстных опустошающих поцелуев».

– Расскажи о нем. Обожаю истории о красивых парнях…

Закрыв глаза, я представляю себе Джо, каким увидела его в тот первый день в колледже, когда он склонился ко мне, в вязаной шапочке и мешковатых джинсах, вижу, как улыбка озаряет его лицо. Знаю, сейчас он выглядит не так. И еще знаю, что он точно изменился – мы оба стали другими; слишком многое с тех пор произошло. Но сейчас – он передо мной, как живой, в лучах солнца, карие глаза блестят, и он помогает мне встать.

– Он был очень красивый, но и такой, знаешь, немного опасный. Высокий, старше меня, у него был автомобиль. Классическая машина лихачей – «Форд Фиеста». Перед парнем с машиной устоять невозможно. Ну и густые темные волосы, большие карие глаза и лукавая улыбка, как у пирата… как будто на уме у него одни шалости, от которых кто угодно придет в восторг.

– Потрясающе! Обожаю нахальных пиратов. Наверное, он был похож на актера из «Полдарка»[4], да?

– Гораздо симпатичнее, – с улыбкой отвечаю я.

Конечно, мне он казался красивее всех.

Майкл восторженно охает и спрашивает:

– А ты, Джесс? Какой ты была тогда? Невинная девственница из сонной деревушки?

Похоже, Майкл придумывает свою историю, он всегда отличался склонностью к романтике. А реальность куда прозаичнее. В жизни мы встречаем не радужные фантазии, а правду всех цветов и оттенков.

– Можно сказать и так, – отвечаю я. – Мы с ним выросли в разных мирах. Я жила здесь, училась в престижной школе, у меня было все самое лучшее, и все же чего-то не хватало. Я задыхалась в рамках строгих правил, не понимая, как мне повезло. А Джо… рос у приемных родителей, кочевал из семьи в семью, жил в Манчестере и в Ирландии – там он родился. Жизнь его не баловала, но он ухитрился не попасть в неприятности, поступил в колледж, где был самым крутым из всех крутых парней.

У него было несколько по-настоящему устрашающих друзей, которые только и делали, что сквернословили, курили и были буквально увешаны серьгами, но на деле, стоило узнать их получше, оказались нормальными ребятами. Это было… так не похоже на мой привычный и знакомый мир. Меня захлестнули новые впечатления, учитывая, что я была невинной девственницей из сонной деревушки. Сам понимаешь, родители вовсе не пришли в восторг, узнав, что я не только завела парня, но и что такому парню они слова доброго не скажут до самой их смерти. Они не видели, какой он смелый, добрый, как безумно меня любит.

Майкл кивает. Он все понимает – сам сейчас мучается, пытаясь оправдать ожидания родных, выбирая между «быть самим собой» и «не отдаляться от тех, кого любит с детства».

– Представляю. Им подавай не мужественного пирата, а кастрированного викария, да? А как у вас все началось?

– Я влюбилась в него, как только увидела. В шестнадцать лет в таких парней влюбляешься за секунду – он был старше, излучал опасность, такой сексуальный и самоуверенный. Все при нем, как тогда говорили. Достаточно, чтобы потерять голову, – и только потом я поняла, что нашла в нем кое-что еще. Гораздо важнее были его преданность и стойкость.

Наверное, для него тоже все решилось в тот первый день. Потом он признался, что я его сразу очаровала, но все же он был старше, опытнее и не потерял голову с первого взгляда. Все по-настоящему началось в мой семнадцатый день рождения. Вскоре после нашей первой встречи. Я случайно столкнулась с ним в школьном коридоре, ну как – случайно… я знала, где у него уроки, знала его расписание и искусно все подстроила – оказалась в нужном месте в нужное время.

Наверное, он обо всем догадался. Джо знал, что у меня по расписанию английский, история и французский, а значит, незачем мне гулять по этажу, где преподают естественные науки и математику. Вслух он ни в чем не усомнился, за что я была ему благодарна, а когда я сообщила, что у меня день рождения, то улыбнулся – от его улыбки я всегда таяла. Прошло много лет, но я до сих пор помню то ощущение.

И он сказал – очень медленно и тягуче: «Что ж, в день рождения надо дарить подарки, но у меня с собой только пачка жевательной резинки – так что вот тебе и подарок… если ты, конечно, не хочешь встретиться после школы, выпить кофе или чего покрепче?» Конечно, я приняла приглашение.

Мы встретились после уроков, и, слово за слово, все и завертелось. Он подарил мне ту пачку жвачки – это стало нашей традицией. С тех пор каждый год он дарил мне на день рождения пачку жвачки. Только на мой двадцать первый день рождения я получила от него двадцать одну пачку. Ну вот, так мы и стали неразлучны.

Переводя дыхание, я даже улыбаюсь воспоминаниям.

– А дальше? Что же дальше?

– А дальше – все как обычно, – отвечаю я и встаю, чтобы заварить себе еще чаю.

На самом деле я не хочу пить, но чувствую, что лучше не сидеть на месте. Рассказывая мою историю, надо держать в руках что-то настоящее, и чайные пакетики «Тетли» вполне подходят.

– Я забеременела, и в 1999 году у меня родился ребенок.

Как обыденно это звучит. И если получится убедить себя, что я говорю о ком-то другом, возможно, действительно поверю в эту обыденность. Каждый день у миллионов женщин рождаются дети. Это самое обыкновенное чудо, классический изгиб круговорота жизни. Но речь о моем ребенке – когда я добавляю в чай молоко, у меня дрожат руки, а молоко кажется неестественно белым.

Майкл молчит, что ему несвойственно. Сидя за кухонным столом, он настороженно хмурится, будто отгородившись от меня бокалом с розовым джином.

– Тысяча девятьсот девяносто девятый… Год моего рождения. Джесс, это что, такая история, как показывают по телику или печатают в журналах под заголовком «Правда жизни»? На самом деле ты моя мать и позволила Розмари меня усыновить, чтобы избежать скандала?

– Нет! – твердо отвечаю я, искренне удивляясь причудам его воображения. – Нет, все не так! Майкл, милый мой, будь ты моим сыном, я бы ни за что не отдала тебя этим пришибленным волкам…

Он громко с облегчением вздыхает и тут же кивает:

– Понятно. Вопросов нет. То есть я бы не возражал, окажись ты моей матерью, Джесс, но… видишь ли… Тогда все получается слишком сложно, да? К тому же если подумать, то я припоминаю, что та поздравительная открытка была для девочки. А значит… у тебя нет дочери, Джесс. Что-то случилось…

Стоя у окна, я смотрю, как две сороки дерутся из-за пакета от картофельных чипсов, который шальным ветром занесло в наш сад. Одна сорока – к горю, две – к радости. Пожалуй, я испытала и то и другое.

Скрестив руки на груди, я сажусь за стол.

– Она умерла. Несчастный случай. Об этом я пока не готова говорить, Майкл, так что оставим эту тему. Пока. И, пожалуйста, не настаивай.

– Я бы и не стал, Джесс, – уверяет Майкл, накрывая мою руку ладонью.

В его глазах блестят слезы.

– И не плачь. Не надо меня жалеть.

Он тут же отдергивает руку и зажмуривается, чтобы стряхнуть слезы – попытка мгновенно выполнить все мои просьбы выглядит почти комично. Даже хочется приказать ему что-нибудь совершенно бессмысленное, вроде «погладь себя по животу и похлопай по голове» или «изобрази Мадонну в видеоролике на песню “Vogue”», и посмотреть, что сделает Майкл.