Левая рука Эль-Франси повисла, как плеть.

Ренегат рухнул на землю.

- Эль-Франси! - звал на помощь Селим.

Призыв друга смыл с глаз Луиджи застлавшую их красную пелену, прогнал прочь слабость. Он шагнул вперед, еще шаг... "Держись, не раскисай!" взбадривал он себя.

И все пошло на лад! Противники, с которыми предстояло теперь сражаться тяжело раненному Эль-Франси, против Мустафы никуда не годились. Но их было трое на одного. Слишком много даже для отважного и искусного негра.

Раненый оттеснил самого опасного из парней от Селима.

"Держаться, держаться!" - одна лишь мысль билась в его мозгу.

Описав широкую дугу, ятаган мавра отлетел в сторону. Мавр пустился наутек.

Бог с ним! Парвизи не стал его преследовать: Селим все еще в опасности. Один из оставшихся заходит ему со спины.

Мавр замер с открытым от страха ртом, увидев вдруг перед собой Эль-Франси.

- Эль-Франси! - прохрипел он, бросил оружие и кинулся к коням, вслед за незадачливым своим приятелем.

Теперь последний. Но и тот, заслышав истошный крик дружка, предпочел искать спасения в бегстве.

Голова Парвизи поникла на грудь. Еще шаг, неуверенный, нетвердый, - и темная ночь охватила его...

Тени, глубокие, тяжелые тени между гор. Солнце садится. Луиджи очнулся.

- Что со мной было, Селим? - едва слышно спросил он сидящего рядом друга.

- Спи, Эль-Франси. Все хорошо. Я караулю. Спи.

Спи - какое волшебное слово! Веки Парвизи снова сомкнулись. Свинцовая тяжесть во всем теле...

Ожили, замелькали в памяти сцены схватки.

- Мустафа? - спросил вдруг Парвизи.

- Его часы сочтены. Ты одолел его.

- Советник дея? Побежден? Его... часы сочтены? Нет, Селим, нет!

Снова забытье. Но чуть погодя, опять, словно встряхиваясь от тяжелого полубреда:

- Селим, скорее помоги мне! Он не должен умереть, пока я с ним не поговорю. Да помоги же мне!

- Тебе надо лежать, у тебя прострелена рука, - не соглашался негр, осторожно прижимая к постели пытавшегося подняться Эль-Франси.

- Пусти! Дело идет о Ливио!

Селим знал, что Луиджи не переупрямить и тот все равно настоит на своем.

Тяжело опираясь на друга, с трудом переставляя ноги, Парвизи подошел к ренегату. Тот очнулся. Селим присел на корточки и стал перевязывать ему раны.

- Как чувствуете себя, синьор... Мустафа? - спросил Парвизи. Настоящее ваше имя мне неизвестно, и я вынужден называть вас так.

- Как может чувствовать себя человек, с которым, считай, покончено? - с насмешкой ответил великий авантюрист. Смерть не пугала его.

- Селим позаботится о вас, насколько позволят силы. Я сожалею; мне хотелось только вывести вас из строя, а пришлось защищаться от мастера фехтовального искусства. Смерти вашей я не желал и никак не думал, что дело может зайти так далеко.

- Возможно, Парвизи. Я был неосторожен в конце поединка. Что делать? Моя жизнь прошла, и я ухожу из нее, как всегда и мечтал: в схватке. Что вам нужно? Помочь мне вы все равно не сможете.

- Что мы могли бы для вас сделать?

- Абсолютно ничего, земляк. Вам, как я вижу, и с самим собой хлопот хватит.

- Земляк? Значит, вы - итальянец?

- Генуэзец.

- Что? Тогда мы просто обязаны непременно спасти вас. Надо срочно увезти вас отсюда.

- Пустое! Мне не поможет теперь даже самый лучший врач. Я охотно поговорил бы с вами о родине в эти последние на земле часы, но и это уже поздно. Я чувствую. Удары моего жизненного маятника становятся все медленнее и медленнее. Спрашивайте, Парвизи. Я знаю, у вас есть о чем спросить меня...

- Я удивляюсь вашей прозорливости, синьор.

- Ха, прозорливость! - пренебрежительно хохотнул Бенелли.

- Не знаете ли вы хоть что-нибудь о мальчике Ливио, попавшем в рабство с "Астры" несколько лет назад? - спросил Луиджи дрогнувшим голосом.

- Все!

- Где мой сын?

В глазах Луиджи двоилось. Он напряг все силы, чтобы четко видеть этого человека. Ему хотелось не только воспринимать на слух, понимать слова, но и видеть, как губы произносят их. Час, в который умрет один человек, может стать часом рождения другого, его сына Ливио. Да, да, именно так: освобождение из рабства - разве это не рождение заново?

Разговор шел трудно, с перебоями и передышками. Оба собеседника были тяжело ранены. Селим обнял здоровой рукой Эль-Франси. Он опасался, как бы в минуту слабости или крайнего возбуждения друг не упал.

- Умер, - пробормотал Бенелли, не поднимая век. - Мертв, как и ваша жена, Парвизи.

- Мертв? Умер? Мой сын умер? Мой сын мертв! - застонал Луиджи.

Это был ответ ренегата, а не земляка. Выговорив страшные слова, Бенелли широко раскрыл глаза.

"Как сразу постарел Парвизи, на глазах постарел от моей заведомой лжи. Может, не надо? Может, покаяться? Сказать правду?"

"Мертв. Бедный мой мальчик!" - горько сетовал Парвизи. Человек, известный старому и малому как не ведающий страха охотник Эль-Франси, плакал навзрыд.

"Так, может, сказать ему все-таки правду? - Вчистую отрешиться от нормальных человеческих эмоций не мог даже подлый Бенелли. - Или лгать дальше, так и остаться негодяем, даже сейчас, когда жизни-то осталось какой-нибудь час, а то и всего секунда? - спрашивал себя ренегат. - Ха, не спасет меня теперь даже самая чистая правда! Нет уж, видно, умру, как и жил".

- Да, умер! - подтвердил он еще раз. - И передайте Агостино Гравелли привет от Бенелли. Я думал о нем в эти часы. Гравелли, крупный банкир, предатель, извещавший дея обо всех выходящих из Генуи судах. И "Астру" он тоже нам выдал, особое внимание при этом обращая на вас и вашу семью. Так и скажите ему, слово в слово: "Бенелли, советник дея, приветствует вас и ежечасно думает о вас!" Слово в слово, Парвизи! А дальше, по мне, так хоть и сверните ему шею. О смерти же моей говорить ему не надо Вот и все. А теперь - прочь от меня! Мне ненавистны ваши лица. Оставьте при себе ваши слова участия и призывы к раскаянию. Я хочу умереть в одиночестве, подохнуть, уйти в ад, в пекло. Мне все равно. Я ни в чем не раскаиваюсь, ни в чем! Доведись мне прожить еще одну жизнь - весь мир задрожал бы в ужасе и горе от моих деяний. Прочь, Луиджи Парвизи, а не то я соберусь с последними силами и вцеплюсь вам в глотку!