Ноги свободны. Ими можно двигать. А теперь и руки. Омар хотел вскочить, ударился о борт и упал под ноги одному из пришедших за ним людей.

- Пошли!

Приказ не имел смысла, ибо юнга не мог стоять, руки и ноги его одеревенели - слишком долго тяжелые цепи крепко стягивали его тело.

Его подхватили под руки. Он неуверенно двинулся вперед, едва переставляя ноги. Наверх по трапу его пришлось нести.

Был ясный день. Стоящее в зените солнце заливало корабль яркими золотыми лучами. Этого льющегося золота было так много, что Омара прямо-таки ожгло, словно ударом бича.

Несколько корсаров стояли вокруг, привалясь к бухтам тросов, и с кривыми усмешками, молча, наблюдали за юнгой. Капитана не было видно. Корабль вел его помощник.

Что произошло? На борту - полный порядок. Казнить его, определенно, не собираются.

Омар глубоко вздохнул; свежий воздух пьянил его.

За борт вывалили шлюпку. Омару велели сесть в нее. Лишь теперь он заметил, что корабль находится близ берега. Гребцы недовольно брюзжали, сопровождавшему Омара офицеру то и дело приходилось понукать их.

Юнга лежал на днище шлюпки. От слабости он не мог сидеть на банке.

Один из гребцов показался ему подобрее других.

- Что со мной будет? - отважился спросить Омар.

Матрос сделал вид, что не слышит. Юнга спросил еще раз, уже шепотом.

Гребец оглянулся. Офицер стоял на носу, наблюдая за берегом.

- Тебя отвезут в горы Фелициа к шейху Осману, - пробормотал скороговоркой гребец, налегая на весло.

Шейх Осман, горы Фелициа? Омару это ни о чем не говорило.

Он не знал еще, что его, европейца, ставшего настоящим корсаром, отдавали в рабы.

А Эль-Франси продолжал искать сына, своего Ливио...

Глава 14

МУСТАФА

Дом Бенелли при обстреле Алжира европейским флотом остался цел. Летели ядра, город пылал, и ренегат скрипел зубами, опасаясь за свои сокровища и за прочность трона дея. С его концом рухнуло бы и все могущество "Ученого". Во время канонады он не отходил от Омар-паши, подбадривая его и побуждая держаться до конца. Довольно скоро ему стало ясно, что лорд Эксмут на крайности не пойдет. И предчувствия его не подвели.

Фанфарон! Так оценил он английского адмирала. Пострелял, пошумел - и только. Договор - пустое посмешище, спектакль для успокоения несущих ущерб европейских держав.

При нынешнем дее Гуссейн-паше, презревшем давние дружеские отношения с Францией, жизнь забурлила снова. Алжир против "Великой нации"! Он, Бенелли, приложил к этому руку!

Гравелли пишет, что Луиджи Парвизи, возможно, снова где-то в Алжире. Предупреждение Мустафа учел, но его люди пока так и не обнаружили никаких следов итальянца. Они лишь натыкались иной раз на Эль-Франси, который по всем данным был французом из Ла-Каля. До сих пор этому заядлому охотнику не чинили никаких препон, ибо Омар-паша всеми средствами старался не омрачать ничем союза с Францией.

Теперь времена изменились. Оставалась самая малость - вызвать у дея подозрение к Эль-Франси и получить разрешение выследить этого человека и, при необходимости, устранить.

Где-то здесь должны быть донесения шпиков об этом Эль-Франси. Бенелли совсем уже было собрался еще разок просмотреть их, как над городом раскатился гром пушек.

С подзорной трубой в руках он поспешил на крышу своего дома.

- Ага, корабль с Омаром на борту! Сейчас же надо встретиться с капитаном, - пробормотал он себе под нос.

Времени до швартовки корсара было еще довольно изрядно, однако возиться с делами Эль-Франси ренегату расхотелось.

Одним из первых взошел он на борт разбойничьего корабля. реис уже ждал его. Лицо моряка было мрачно. "О, да я же знаю этого человека, хотя тогда его звали по-другому", - мелькнуло в памяти Бенелли. Однако чувств своих он никак не проявил и спросил строго по-деловому:

- Хороши ли успехи у Омара, корабельного юнги, которого я доверил тебе для обучения?

- Он был очень способным и храбрым юношей, Мустафа.

- Что такое? Что значит - был?

Глаза Бенелли сверлили турка.

- Он мертв, господин.

- Ты лжешь, реис!

Бенелли заметил, что, отвечая, капитан отвел глаза.

- Я не осмелился бы сказать слова неправды такому высокому и могущественному человеку. Какая мне с этого польза?

- Рассказывай!

- Погиб в бою. Он был одним из храбрейших моих людей. Сорвиголова, безрассудный, непослушный - кинулся в схватку, убежав с поста, на который я его назначил, - закончил капитан свой рассказ.

Бенелли круто развернулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. С минуту он сосредоточенно разглядывал гавань.

- Непослушный? - молниеносно повернувшись к рейсу, грозно бросил он.

- Да, - вздрогнул капитан. Слишком поздно заметил он, что угодил в захлопнувшуюся за ним западню. Слишком поздно до него дошло, что дело он имеет не с кем-нибудь, а с опаснейшим в Алжире человеком.

- Ты его убил! - продолжал атаковать Бенелли

- Клянусь бородой пророка, нет!

- Окажись твоя клятва фальшивой, реис, в целом мире тебе не скрыться от моей мести!

- За что ты обижаешь меня, Мустафа? Спроси любого из команды. Тебе подтвердят, что я сказал правду.

- Ха! Не учи меня. Мне ли не знать, как вынуждают людей говорить то, что требуется. Обижаешься ты или нет, мне все равно! Я повторяю: ты лжешь!

Он лжет. Омар не умер. Бенелли был почти убежден, что предположение его верно. Этого не может быть: Омар слишком важная фигура в его игре, чтобы какой-то капитанишка осмелился убрать ее с доски.

Новые отношения с Францией итальянец рассматривал по-иному, чем дей. Глазами европейца. На долготерпение этой великой державы, как это ведется с другими европейскими странами, рассчитывать не приходится. Англия доказала, что может при необходимости поднять руку на Алжир, однако окончательно сокрушать его не намерена. С Францией скорее всего вышло бы по-иному. Случись такое, и само существование регентства Алжир повиснет на тонкой шелковинке. Ну а случись, что турки падут? С голоду он, конечно, не умрет, но для человека склада Бенелли это было бы равносильно смерти от голода. Уж лучше на этот нежелательный случай иметь на руках козырную карту. И эта козырная карта - Омар. С ней можно выдавить из Гравелли все соки. А уж он не преминет с дорогой душой пустить кровь и старику Парвизи, и его сыночку. Далее мертвый Омар стоит золота, а уж живой - несравненно дороже: он свидетель!