– «Кристис» тут ни при…
– «Филлипс»? – спрашивает Ева, приподнимая брови.
– Нет. Ничего такого. Она просто хочет взять тайм-аут, – уточняю я. – Она переживает из-за вируса.
– В смысле? – ошеломленно спрашивает Ева. – Картина вряд ли сможет им заразиться.
– Нет, а вот участники аукциона – запросто.
– Что ж, я уговорю ее слезть с этого подоконника и не прыгать из окна, – говорит Ева. – Ради всего святого, свою заинтересованность в покупке уже подтвердила чета Клуни, Бейонсе и Джей-Зи.
– Китоми также переживает из-за обвала фондового рынка. Она уверена, что ситуация ухудшается, и притом стремительно. Вот почему она хочет немного переждать… Как говорится, береженого Бог бережет.
Ева потирает виски:
– Ты же в курсе, что мы уже слили информацию об этой продаже. «Нью-Йоркер» практически опубликовал об этом статью.
– Ей просто нужно чуть больше времени, – отвечаю я.
Ева отводит взгляд, разговор для нее уже закончен.
– Можешь идти, – велит мне она.
Я выхожу из ее кабинета и попадаю в лабиринт коридоров, заставленный полками с книгами, по которым я изучала историю искусств. Я работаю в «Сотбисе» шесть с половиной лет – семь, если считать стажировку, которую проходила во время учебы в Уильямс-колледже. Сразу после окончания колледжа я поступила в их магистратуру на программу «Арт-бизнес». Я начинала аспирантом, затем стала младшим каталогизатором в отделе импрессионистов. Моя работа заключалась в том, чтобы провести предварительную проверку поступающих к нам картин. Я изучала, над чем еще, помимо указанного произведения, художник работал примерно в то же время и за сколько продавались подобные работы, иногда делала черновик описания для каталога. Хотя сегодня весь остальной мир уже давно перешел на цифровой формат, мир искусства по-прежнему выпускает аналоговые каталоги, красивые, блестящие, очень подробные и чрезвычайно важные. Теперь же, став младшим специалистом, я выполняю различные поручения Евы: посещаю произведения искусства, что называется, на дому и отмечаю их изъяны, точно так же, как вы изучаете арендованный автомобиль на предмет вмятин, прежде чем подписать договор аренды; слежу за упаковкой картины и сопровождаю ее на пути из родного дома в наш офис; иногда составляю компанию своему боссу на встречах с потенциальными клиентами.
Внезапно из двери, мимо которой я прохожу, появляется чья-то рука, хватает меня за плечо и увлекает за собой в кладовку.
– Господи! – выдыхаю я, чуть не падая на Родни, моего лучшего друга здесь, в «Сотбисе». Как и я, он начинал стажером. Однако, в отличие от меня, Родни продолжил свою карьеру не в отделе продаж. Теперь он проектирует и помогает создавать помещения, где произведения искусства выставляются перед началом торгов.
– Это правда? – спрашивает Родни. – Ты упустила картину «Козодоев»?
– Во-первых, это не картина «Козодоев». Она принадлежит Китоми Ито. А во-вторых, как, черт возьми, ты узнал об этом так быстро?!
– Слухи, дорогуша, – то, на чем держится вся наша индустрия, – парирует Родни. – Они распространяются по этим коридорам быстрее, чем грипп. – Он секунду колеблется, а затем продолжает: – Ну или, если хочешь, коронавирус.
– И вовсе я не упустила, – я делаю акцент на последнем слове, – Тулуз-Лотрека. Китоми просто хочет, чтобы сначала все немного утряслось.
Родни складывает руки на груди:
– Думаешь, это произойдет в ближайшее время? Между прочим, вчера мэр объявил чрезвычайное положение.
– Финн сказал, что в городе всего девятнадцать случаев заражения.
Родни смотрит на меня так, словно я только что призналась, будто все еще верю в Санту: со смесью недоверия и жалости.
– Я одолжу тебе один из своих рулонов туалетной бумаги, – заверяет меня он.
И тут я замечаю за его спиной нанесенные на стену шесть различных оттенков золотой краски.
– Какой тебе больше нравится? – проследив за моим взглядом, интересуется Родни.
Я указываю на полоску краски посередине странной композиции.
– Что, правда? – прищурившись, уточняет он.
– Подо что ты собираешься покрасить стены в золотой?
– Под предаукционную выставку средневековых рукописей.
– Тогда вот этот. – Я киваю на полоску рядом с той, на которую указала чуть ранее. Они ничем не отличаются друг от друга. – Сходишь со мной в «Святого Амвросия»? – умоляю я.
Это кафе на верхнем этаже нашего здания, где подают сэндвич с прошутто и моцареллой, который может стереть из моей памяти выражение лица Евы.
– Не могу. Сегодня у меня на ланч попкорн.
В комнате отдыха есть бесплатный попкорн и микроволновка, и в самые горячие деньки это и есть наш ланч.
– Родни, мне конец, – слышу я собственный голос.
Он берет меня за плечи, разворачивает кругом и подводит к зеркальной панели на противоположной стене, оставшейся от предыдущей выставки.
– Что ты видишь? – спрашивает он.
Я смотрю на свои волосы, которые всегда казались мне слишком рыжими, всматриваюсь в собственные голубые глаза со стальным отливом. Помада на губах стерлась. Цвет кожи вполне можно назвать по-зимнему призрачно-белым. На воротнике своей блузки я замечаю странное пятно.
– Я вижу в отражении того, кто может навсегда распрощаться со своим повышением.
– Забавно, – говорит Родни, – потому что я вижу того, кто завтра уезжает в отпуск и кому должно быть абсолютно насрать на Китоми Ито, Еву Сент-Клерк или «Сотбис». Подумай об экзотических коктейлях и тропическом рае, а также о том, чтобы поиграть в доктора со своим парнем…
– Настоящие врачи в подобные игры не играют…
– …и понырять с аквалангом в компании ядовитых ящериц…
– Морских игуан.
– Не важно. – Родни сжимает мои плечи и встречается со мной взглядом в зеркале. – Диана, когда через две недели ты вернешься, все уже забудут об этом и переключатся на очередной скандал. – Он ухмыляется мне. – А теперь иди и купи себе крем от загара с солнцезащитным фактором не меньше пятидесяти и вали отсюда.
Я смеюсь, а Родни тем временем берет валик с краской и начинает плавно закрашивать все золотые полосы тем оттенком, который я выбрала. Как-то раз он заметил, что стены аукционного дома покрывает целый фут краски, потому что их постоянно перекрашивают.
Закрывая за собой дверь, я задаюсь вопросом: какого цвета была комната изначально и помнит ли это хоть кто-нибудь вообще!
Чтобы добраться до Гастингса-на-Гудзоне, небольшой деревеньки к северу от Нью-Йорка, надо на вокзале Гранд-Сентрал сесть в пригородный поезд в направлении Метро-Север. Итак, во второй раз за сегодняшний день я направляюсь в мидтаун.
Однако теперь я решаю чуть подольше задержаться в главном вестибюле вокзала и располагаюсь прямо под кусочком неба, который расписывала вместе с отцом. Мой взгляд путешествует по перевернутой карте зодиакальных созвездий и веснушкам звезд, сияющих на сводчатом потолке. Запрокинув голову, я впиваюсь в него взглядом, пока голова не начинает кружиться, пока я почти не слышу вновь голос отца.
С момента его смерти прошло уже четыре года, и единственный способ, который помогает мне набраться смелости для визита к моей матери, – это сначала приехать сюда, как будто память об отце повышает мой иммунитет.
Я не совсем понимаю, зачем именно еду к ней. Не то чтобы она просила меня приехать. И не то чтобы я навещаю ее регулярно. На самом деле, я не была у нее уже три месяца.
Быть может, именно потому я и еду?
«Гринс» – это дом престарелых, до которого можно дойти пешком от железнодорожного вокзала Гастингса-на-Гудзоне, вот почему я и выбрала именно его, когда моя мать появилась из ниоткуда после стольких лет радиомолчания. Естественно, она не пылала ко мне материнскими чувствами. Она была проблемой, которую следовало решить.
Здание дома престарелых построено из кирпича и отлично вписывается в окружающую обстановку. Все вместе выглядит так, будто сюда переместили кусочек Новой Англии. Вдоль улицы посажены деревья, а по соседству с домом престарелых находится библиотека. Вокруг входной двери булыжниками выложен узор из концентрических полукругов. Только когда после звонка вам откроют дверь и вы попадете в выкрашенные разноцветной краской коридоры и заметите фотографии на дверях, то поймете, что перед вами Центр по уходу за больными деменцией.
