Анатолий Либерман
"В пустыне чахлой и скупой..."
Юрий Дружников под градом послушливых стрел
За последнее время в российских журналах появилась серия ожесточенных нападок на Юрия Дружникова. Мне незачем защищать его от этих нападок, так как он прекрасно справится со своими противниками и сам, но тон полемических статей характерен: за разносами стоит нечто более существенное, чем неприятие написанных Дружниковым книг. Оценка романа или рассказа зависит от пристрастий критика. Кто-то терпеть не может Достоевского, кого-то раздражает ранний Пастернак. О чем говорить, о чем спорить? Но, как сказано, в критикесочинений Дружникова заметно нечто более важное, чем попытка унизить одного писателя. Об этом и пойдет речь.
Сначала небольшое отступление. Моя основная специальность -языкознание и литературоведение. Я много печатался и до эмиграции (в 1975 году), и в Америке. После перестройки один мой добрый знакомый приехал ко мне в гости и сказал: "Раньше каждая ваша статья была открытием. Вы и теперь пишете хорошо, но это все же не тот уровень". Я промолчал: не мне судить. В другой раз на обеде у крупного физика, бывшего москвича, оказался его старый коллега, живущий в Москве. Разговор, естественно, зашел о физике, и я с удивлением услышал те же слова, но теперь уже в адрес хозяина. Заинтересовавшись, я стал спрашивать разных специалистов; выяснилось, что всем им говорят одно и то же: "Ваш взлет был там, а здесь вы материально расцвели, но духовно увяли".
Должно быть, в молодости мы были бойчее и безоглядней в своих гипотезах, но наше всеобщее увядание за рубежом -- аберрация недоброго зрения. Наши горизонты неимоверно расширились, а необходимость уже в зрелом возрасте завоевывать новый, чуждый и в лучшем случае равнодушный к нам мир сделали наш ум острей и выводы интересней. За снисходительным сожалением бывших соотечественников угадывается тоскливое желание доказать самим себе, что вдали от родины выросшего в России человека ждет только упадок.
В советское время насаждалось истерическое отношение к родине. Из бесспорного положения, что человеку присуща любовь к своему отечеству, заключили, что только дома и можно жить. Для народа, загнанного в резервацию, это был удобный вывод. Еще удобнее он был для властей. Когда границы открыты, люди приезжают и возвращаются. Как же иначе сочинить "Письма русского путешественника", "Арагонскую хоту" и "Воспоминания о Флоренции"? Нынешние россияне могут ехать в любую страну, в которую их впускают. К несчастью, мышление многих из них до сих пор несет зримые черты родного гетто. Владимир Дуров научил журавлей танцевать вальс, но однажды в цирке забыли зарыть окно, и вся группа дрессированных птиц улетела. Хотя найти их не удалось, вскоре к Дурову пришел крестьянин и сказал, что видел странную картину: на соседнем болоте журавли танцуют вальс. Зачем бы им, кажется? Рассказав эту притчу, возвращаюсь к Дружникову.
Перовое, что обращает на себя внимание в статьях против него, это настойчивое подчеркивание американской "прописки" супостата и его должности. Ю.Нечипоренко ("Писаная пошлость". "Москва", 1999, No 7) на двух страницах, посвященных книге Дружникова "Русские мифы", неустанно повторяет: американский профессор, американский перестройщик истории литературы, эмигрант, и слово профессор -- самое частотное в его статье. Когда-то, давая достойный отпор (гневную отповедь) израильской ли военщине, американским ли поджигателям войны, немецким ли реваншистам, полагалось сказать что-нибудь вроде: "Госпожа Меир, видимо, надеется...". Слово госпожа было ироническим выпадом и тягчайшим оскорблением. У Ю.Нечипоренко такое оскорбление -профессор, но не побрезговал он и старым приемом: "Взгляд со стороны Америки на русские мифы разоблачает отсутствие деликатности, такта и дисциплины научного исследования у тех американских славистов, к кругу которых принадлежит профессор Дружников. Перед нами пропаганда поп-культуры, поп-истории, поп-литературы безразмерной пошлости массового общества. Мифы, предания и литературные легенды, где живы любовь и страсть, профессора-слависты подменяют протезами сомнительных, профанных "теорий", полных предубеждений без убедительности, внушений без веры, горячки тщеславия без истинной страсти творца".
Где Ю.Нечипоренко видел этих профессоров-славистов с их протезами? Что у них за профанные "теории" (разумеется, в кавычках)? Откуда он знает, к какому кругу принадлежит профессор Дружников? Вот уж поистине миф!
Е.Щеглова обрушилась на Ю.Дружникова дважды ("Мифология обывателя, или Евгений Онегин -- терминатор". "Нева", 1999, No 7; "Продажа на вынос". "Дружба народов", 2000, No 1). И она не упустила возможности сообщить своим читателям, что ее жертва -- американский профессор (варианты: "калифорнийский профессор", "заокеанский профессор" и "заокеанский мудрец"). Отчего так заботит критиков адрес Ю.Дружникова? Неужели мы по-прежнему в двух лагерях? В пространном открытом письме А.Шитова ("О парадоксальности и остроумии". "Вопросы литературы", 2000, No 2) автор задается вопросом, почему он не получил ответа Дружникова на свое частное, еще не "открытое" письмо, притом посланное в американский журнал: "Не берусь комментировать причину -- предполагаю вашу занятость в написании очередного труда о каком-либо писателе. Ведь за границей так легко "думается" в отличие от непонятной, но такой "родной" России". Значит, все-таки причину прокомментировал. И опять иронические кавычки. На основании своего ли опыта решил А.Шитов, что за границей легко думается? Ничего в этих высказываниях нет, кроме антиамериканизма сталинского покроя, высокомерного презрения к Западу, "собственной гордости".
Не удивительно, что проникнутые подобным настроением статьи написаны разнузданным тоном, тем более неуместным, что Дружникова постоянно обвиняют в использовании сниженной лексики. Казалось бы, низкому стилю надо было противопоставить стиль сдержанный и даже изысканный. Приведу несколько строк из статьи Е.Щегловой: "Всякий раз, когда я наталкиваюсь на очередной профессорский ляп, мне хочется сказать, что суть все-таки не в нем, не в том, что русской речи профессор не слышит, о метафорах не имеет и понятия, а поэтические высказывания трактует как типичный обыватель. Хочется сказать, что собака-то зарыта, пожалуй, поглубже. И всякий раз -- останавливаюсь. Потому что здесь она зарыта, собака-то...". И все в таком же духе.
