Жизнь есть придание смысла материализму.

– Я тебя люблю.

–Я тоже тебя люблю, – ответил я. Мы лежали в кровати и вели неспешный диалог. Её глаза то плавно и непринуждённо, то резко и целеустремлённо осматривали моё лицо. – А что это значит? – начал я. – Как стоит понимать это столь часто употребляемое выражение?

– Ну, – принялась она за ответ, – это значит, что ты мне дорог.

– Нет, – с мягкой настойчивостью после небольшой паузы не унимался я, – если бы люди были просто друг другу дороги, то они бы так и говорили. А между тем эти слова чаще звучат в сторону вещей, принадлежащих людям…

Повисло молчание. Мы оба задумались, возможно, об одном и том же, но явно по-разному.

– Я вот ощущаю, – начал я, – что любовь, это когда что-то сломанное внутри тебя снова начинает работать, а ты безумно этому радуешься. Как будто старые напольные часы, стоявшие в квартире бог знает сколько лет, кто-то отреставрировал, и теперь они блестят и издают размеренный и приятный в своей монументальности звук. – Я посмотрел в её светлые, до безумия нежные глаза. В них зарождался раскаляющийся интерес, она с нетерпением ждала того, что я скажу дальше. Я продолжил. – Но самое главное, что восстановлены они были не просто так, их привели в порядок для другого человека. Раньше тебе одному не нужно было постоянно поддерживать их работу, потому что хватало и наручных часов, а гулкий звук приносил раздражение, подчеркивая царившие вокруг тишину и одиночество. Так что они просто стояли и пылились и в неком роде были безмолвным напоминанием и констатацией неполноценности. Теперь же это становится неотъемлемым символом желаемой жизни.

Она подняла голову и подперла её рукой – её стройной женственной ручкой, глаза её распахнулись, набрались задумчивости, и она начала нежным шёпотом:

– Я, – было произнесла она, и тут же сменила тон, он стал действительно задумчивым. – Я всё чаще думаю о том, что люди, и женщины, и мужчины, хотят любить, понимаешь? Это как врождённое чувство, тебе говорит инстинкт: «Ты должен хоть кого-нибудь любить, иначе – будешь страдать». И мы все начинаем искать себе пару, лишь бы не остаться одному, – она сделала паузу, на этот раз я ждал, что скажет дальше она. – Даже не «хочется любить», а скорее «приходится», к сожалению, даже тех, кто этого не заслуживает, – тут она слегка закусила губу и остановилась – скорее всего, подумала про свою близкую подругу, Надю. После робко посмотрела на меня, пытаясь понять, интересно ли мне её рассуждение.

Я поднялся с постели и, сказав, что сейчас вернусь, пошёл в кухню, чтобы налить себе стакан воды. Был поздний вечер, соседи начали понемногу успокаиваться. Налив полстакана прохладной воды, я с удовольствием выпил его. В окне мелькали фары автомобилей, пробивавшихся сквозь накрапывающий дождь. «Они всегда без устали куда-то едут, наверное, где-то их всех ждут», – такая мысль меня посетила в тот момент.

Когда я вошёл обратно в спальню, она лежала грудью на подушке, сцепив на ней руки и положив на них голову. Глаза её были открыты, отстранённый взгляд направлен прямо в спинку кровати. Но у меня возникло ощущение, что перед ней разворачивались невиданные миры на неизученных планетах, которые захватили всё её внимание. Она как-то вздрогнула телом, давая понять, что заметила моё появление, но я не смог уловить её движений. Может, она вовсе и не шевелилась. Застав её в такой позе, я подумал о том, что мы знаем друг друга недолго, но при этом не мог отделаться от ощущения, будто она одна из тех людей, которые были мне близки всю сознательную жизнь. Я очень быстро проникся ею.

Мне казалось, она ждёт, когда мы продолжим наш отложенный диалог. Я лёг рядом с ней на спину и накинул одеяло. Мы не смотрели друг на друга. Начал я:

– Ты ведь подумала про свою подругу Надю, когда говорила про любовь к тем, кто этого не заслуживает, верно?

Её ответом стала длинная пауза.

– Да, – выдавила шёпотом она, – я всё думаю о том, что же нас заставляет любить тех, кто относится к нам просто как к элементу жизни. Она говорит, что любит его и ничего не может с этим поделать. Притом, что она в курсе его измен и о его не слишком высоком мнении о ней среди его друзей, которое он сам и распространяет, – моя подруга произносила это всё монотонным голосом, стараясь не давать лишнюю волю эмоциям. – Больше похоже на зависимость, чем на любовь. И, – сделав небольшую паузу, продолжила, – я не понимаю почему. Я вижу её переживания, которые она пытается скрыть, её неуверенность; я чувствую её боль, и мне от этого нестерпимо ужасно на душе.

Мне представилось, что по её щекам покатились слёзы. Я почувствовал себя священником на исповеди. И от этого мне стало не по себе: я не знал, как стоит действовать. То ли дать ей высказаться, безучастно лежа подле, то ли вступить в диалог, который не мог получиться конструктивным. Почему я считаю, что не вышло бы разговора по душам? Да потому что это зона её личной боли, и я не могу принять часть её страданий на себя. Такой диалог был бы похож скорее на неравную дискуссию раззадоренного народа и агитирующего с трибуны политика, которого лично не заботит каждый отдельно взятый человек перед ним, чем на действительное распределение ноши между двумя людьми. Не знаю, почему так вообще происходит, когда искренне стремишься помочь, но, к сожалению, эта возможность как будто отрезана невидимым измерением и между нами не несколько сантиметров пространства комнаты, а две с половиной галактики, соединённые бесшовным монитором глубокой реалистичности.

– Я тебя понимаю, – медленно, вполголоса сказал я; дотронулся до её плеча рукой. – Может быть, действительно любовь и чувства, как ты и сказала, – лишь необходимость в нашей жизни? Самое сильное естественное пристрастие, которое, думаю, даже можно сравнить с наркоманией. У них ведь есть нечто общее: сильнейшая зависимость. А возможный печальный итог – от шприцев и иголок, конечно, чаще – сводится к тому, что порой от невыносимого чего-то в этих блужданиях некоторым проще умереть.

Не думаю, что эта аналогия была утешительной.

– Да. Без лицемерия, цинично, но… Да, да. Ты прав, я всё это понимаю. Она сама не виновата в том, что ничего не может с этим поделать. Только от этого не легче. Даже когда понимаешь, с чем имеешь дело, – от этого не легче. А когда видишь ситуацию со стороны, словно на ладони, и кажется, что только рукой пошевелить стоит – и весь этот пазл вдруг перестроится так, как тебе хочется. Вот только рука не двигается, да и вообще выглядит это всё скорее как полузастывшая картинка, изображение на которой меняется настолько неспешно, но настолько неумолимо, что от своей беспомощности ты даже не можешь кричать, а весь мир, кажется, издевается над тобой: все всё видят и понимают, даже сострадают и сопереживают, но они словно стрелки часов, не способные вырваться из круга, продолжают свой предрешённый танец.

Флёр, скрывающий тайну мироздания, повис над нами. Точнее, мы сами дошли до того рубежа, за которым скрывается что-то секретное, что-то манящее, но за всю историю человечества, так и не открывшееся в полной мере.

– Согласен, ужасное чувство, – ответил я. – Будто над тобой проводят эксперименты. Но я бы хотел начать издалека. С того момента, когда ты обнаруживаешь, что находишься в западне любовных чувств и можешь наблюдать, как мир вокруг меняется на глазах. То, что раньше раздражало, теперь не вызывает никакого интереса, а то, что было безразлично, – начинает нравиться просто потому, что оно тебе не мешает; всё вокруг становится красочнее. Конечно, я понимаю, что не окружающий мир меняется, а только моё внутреннее восприятие. Мой мозг разукрашивает материалистическую картинку мира. Но дело в том, что мозг из реальной картинки, какой бы она ни была, создаёт её усеченную версию, а представляет её нам как полноценную. Ведь мы не слышим большую часть звуков окружающей среды, мы не видим большую часть излучения, которое мы называем светом, мы не чувствуем радиоволн и многих других физических явлений. Нам очень сложно представить реальный мир без добавления наших грёз и предрассудков. Мы заложники нашего разума и нашего тела. Мы настроены на определённую последовательность действий – мы все как стрелки часов, которые никогда не выйдут из круга. Ведь стрелки не могут существовать вне часов, они предназначены только для этого. Только так они могут почувствовать себя живыми.