Литмир - Электронная Библиотека

Виктория Радионова

Болезнь куклы

– Пацаны! Уходит!

Толстяк Мишаня несся через двор к лавочке, где близнецы Ромыч и Димыч резались в подкидного на щелбаны.

– Уходит! – выкрикнул он чуть ли не в самые уши товарищам.

– Чего орешь-то как обосранный? – веснушчатая мордашка Ромыча скривилась.

– Ага! Сам посидел бы полдня в засаде. Меня комары сожрали.

– Тебя жрать и жрать, – хихикнул Димыч и сделал попытку ткнуть пальцем в круглый бок приятеля.

– Э-э! – пухлый парнишка проворно отпрыгнул.

Несмотря на плотную комплекцию, он был ловок, отлично владел лишь с виду неуклюжим телом, а насмешки прощал только близнецам – они дружили с детского сада. Другие за подобное могли огрести люлей.

– Зассали, так и скажите!

– Сам ты зассал, – Ромыч, игнорируя подначку, сплюнул под лавку. – Козырь!

Наотмашь скинул последнюю карту и потянулся к брату, чтобы поставить щелбан на завешанный рыжими вихрами лоб.

– Ты совсем, да?! – Димыч отвесил по угрожающей руке звонкий шлепок. – Козыри трефы!

– Ты дебил?! Пики! Трефы прошлый кон…

Но карты уже пестрой стаей слетели с лавочки, а за ними, словно два рыжих кота, в песок повалились сцепившиеся братья.

– Придурки! – прошипел Мишка и сердито затопал обратно к деревянному домику, запрятанному в кустах шиповника.

Это был старый флигель с большими окнами. Через них солнце могло бы залить комнаты светом. Но в любое время суток все окна оставались плотно зашторенными. Жила там одинокая женщина. Лет ей можно было дать и сорок, и шестьдесят – таких называют безвозрастными. А для десятилетних парнишек они, конечно же, старухи, бабки – детство не придает значения градациям возраста.

Высокая, худая, сутулая. Зимой – в старомодном пальто, летом – в видавшем виды плаще и неизменно с «вороньим гнездом» на голове, не знающим парикмахерского ухода. Невзрачное лицо спрятано в тени шевелюры. Лишь один акцент и то весьма нелепый – губы в густом слое помады морковного цвета.

Она ни с кем не общалась, торопливо прошмыгивала мимо людей. На приветствия отвечала сухим, щелкающим: «Здрсть!» или молча кивала, глядя в другую сторону.

Ее можно было застать за копанием в мусорном баке, но целью были не бутылки и объедки. С помойки она тащила игрушки: сломанные, надоевшие куклы, истрепанные мягкие зверушки… Ходили слухи, что дом ее завален ими доверху.

Болтали также, что в молодости она была необыкновенно хороша, как куколка, от поклонников не было отбоя, но ни один мужчина не мог вынести жизни в кукольном доме. И она снова и снова оставалась одна.

С наступлением темноты женщина катала вокруг дома детскую коляску. Так из года в год ночами старуха прогуливала своих кукол.

Тема эта будоражила пацанов. Дом тянул к себе, как манит детское любопытство все запретное: поставь на стол вазочку с карамелью, конфеты залежатся, но стоит запереть в буфет…

Каждый день мальчишки строили планы: как заглянуть в дом, посмотреть на игрушки. Но дальше разговоров дело не двигалось, и Мишка твердо решил взять все в свои руки. Сегодня он столько вытерпел, чтоб подкараулить возможность, а эти! Даже вида не сделали, что им интересно. Лишь бы мутузить друг друга. А еще братья! Близнецы! Друзья…

Комок подкатил к горлу, в носу противно защипало. Не надо было вообще их звать, обошелся бы без рыжих дебилов. Так ведь никто потом не поверит…

– Мишань!

– Толстый, подожди!

Крики догоняющих прервали горькие раздумья. На плечо легла рука.

– Чего такой резкий-то? – улыбался Ромыч во весь рот.

Не сговариваясь, полезли через штакетник в палисадник.

– Ромыч, смотри куда встаешь! Тут анютины глазки!

– Глазки… Толстый, ты прям как баба.

– Тихо, пацаны! – шикнул Димыч. – Слышите?

Через открытую форточку доносились звуки фортепиано. Надломленная мелодия. Медленный, словно прихрамывающий из-за внезапных акцентов, танец. Каждый мотив заканчивался высокой, пронзительной нотой, как вскрик от боли.

– Красиво, – неожиданно выдал Ромыч.

– Это Чайковский. «Болезнь куклы», – поморщился Мишка.

– Ты-то, Толстый, почем знаешь?

– Он же в музыкалку записан, – Димыч поддержал приятеля, чтобы подначить брата.

– Да знаю я, угомонись уже, – Ромыч легонько пихнул близнеца и обратился к Мишке: – А кто тогда на пианине играет, если говоришь, что бабка ушла?

– Может, вернулась? – предположил Димыч.

– Не могла она вернуться так скоро! – Пухлые щеки пылали: сами в карты резались, а теперь еще и не верят. – А музыка… Может, телевизор не выключила.

– Нет у нее телевизора, – отрезал Ромыч. – У нее вообще ничего нет. Говорят, к ней раз забрался вор, увидел, как она бедно живет, и все украденные до этого деньги ей оставил.

– Ага, а еще говорят, что курей доят, – хихикнул Димыч и тут же получил от брата тычок. Незамедлительно ответил.

– Ох, как вы достали! – вздохнул Мишка. – Придумайте лучше, что со шторой делать.

– Да че тут делать? Занавесила все. Ни черта не видно. Пошли отсюда.

– Ага, я зря что ли…

– Вот зануда ты, Толстый, – перебил Димыч. – Гундишь не хуже Чайковского этого.

Мишке такая музыка тоже не нравилась. Словно девчонку щиплют, а та ойкает. Ему нравился «Марш деревянных солдатиков», а не это девчачье нытье.

Пьеса закончилась, но после паузы зазвучала сначала.

– Опять! Значит, точно не телевизор.

– Да я побожиться могу, собственными глазами видел…

– Не знаю я, что ты видел, – бурчал Ромыч. – Музыку-то кто играет?

– Игрушки?! – хихикнул Димыч, переметнувшись на сторону брата.

– Да заткнитесь уже! – Мишку бесили не столько дурачащиеся приятели, сколько эти звуки – щемящие, хватающие за душу. Хотелось заткнуть уши и убежать. Но близнецы же потом изведут подколками. Надо быстро покончить со всем этим и после каникул можно заливать одноклассникам, что забирались прямо в дом чокнутой бабки.

– Вон у стены какая-то палка стоит, давайте сюда!

Мишка забрался на ящик под окном, через форточку палкой подцепил тяжелую портьеру и тихонько отодвинул в сторону.

Подглядывать было боязно, но вскоре любопытство взяло верх над волнением. Затаив дыхание, мальчишки прильнули к окну. Через мутные, давно не мытые стекла едва различалось какое-то движение. И дети пристально вглядывались в полумрак комнаты.

Когда глаза привыкли, оторваться было уже невозможно. Странное зрелище пугало и притягивало одновременно.

Посреди комнаты на старом вытертом ковре танцевала кукла. Большая кукла, ростом с трехлетнего ребенка, в пышном платье с кружевными оборками. Механистичные движения точно попадали в такт музыки, доносящейся из патефона, который стоял рядом на полу. В комнате не было ни души.

Вспотевшие ладони едва не соскальзывали с карниза, но отвернуться, зажмурить глаза, убежать было просто невозможно. Необходимо разобраться, почему ты видишь то, чего просто не может быть. Иначе воображение даст свой ответ и он будет куда ужаснее реального. И ты будешь с этим жить.

Поэтому трое напуганных детей силились найти хоть какое-то объяснение: разглядеть нити, тянущиеся к кукольным рукам и ногам, или ключ, торчащий из спины заводной игрушки. Но ничего подобного не было.

Зато в правой ручке был костыль. Совсем как настоящий, только маленького размера. Опираясь на него, танцующая отлично попадала в «хромой» ритм пьесы. Золотистые локоны, перехваченные шелковой лентой, вздрагивали при каждом неровном шаге.

Музыка затихла. Кукла замерла на мгновение и вдруг резко обернулась.

Мальчики вздрогнули. На кукольном тельце оказалась совершенно живая голова. Вот только личико выглядело недетским, словно малышка повзрослела, не успев подрасти. Лобик нахмурен, бровки над округлившимися глазенками злобно насуплены. Она поняла, что за ней подглядывают.

Курносый носик пересекли складки, как у рычащей собачонки, грозящей вцепиться вам в лицо. Пухлые губки растянулись в улыбке, обнажая ряд мелких зубок. Ловко опираясь на костыль, она с пугающей быстротой устремилась к окну.

1
{"b":"793548","o":1}