Если о назначении такого рода "делания" приходится догадываться, то о значении каждого слова в отдельности можно высказаться чуть более определенно. Как вы догадались, ни одно слово текста не может быть понято буквально, точней - ни одно слово не есть собственно слово. Любое слово из любого текста "Сорокина" (независимо от части речи, позиции внутри фразы и т.п) может быть понято только как выражение некоей сущности, которую с большой достоверностью можно представить как "барсучьяпизденка". (Из дальнейшего будет ясно, почему я не могу в данном случае отказаться от полного, без многоточия написания этого двухсоставного символа.) Интересно, что сказанное о слове относится и к любому отрывку как целому.
Речь, естественно, не идет о симпатичном зверьке, равно как и о вагине самой по себе, что и призвано акцентировать слитное написание. Мне это известно лично от Курносова, хотя надо и сделать скидку на то, что мне приходилось довольствоваться намеками и жестами, в силу того что "барсучьяпизденка" как сакральный имвол произнесена или написана им, Курносовым, быть не может. По мысли Курносова, произнесение или написание любого слова языка в значении "барсучьяпизденка" устанавливает или укрепляет некую связь между этим словом и самой "барсучьейпизденкой", которая, будучи недоступна нашему ограниченному воображению, является неделимой сущностью всей умопостигаемой вселенной, но вселенной при этом не принадлежащей. Непроизнесенная, не явленная миру никем (до меня. - И.Л.) "барсучьяпизденка" как бы со своей стороны обрастает новыми, принадлежащими этому миру смыслами. То есть, исходя из данной метафизики, после того как все знания о мире будут выражены так или иначе в "сорокинских" (курносовских) текстах, явленн ое миру слово "барсучьяпизденка" станет как бы единственно возможной книгой, книгой о мире, содержащей в себе подспудно всю накопленную человечеством информацию.
Наше смутное время подарило нам разом целый веер не менее бредовых построений. При всей моей симпатии к Александру Курносову меня прежде всего интересуют этический и эстетический аспекты этой "духовной" аферы, точнее - именно соотношение этического и эстетического. Как же Сорокин, этот злодей, завладел текстами, принесшими ему такую славу? Очень просто. Не с согласия даже, а по просьбе автора. И с моей легкой руки. Это я привел однажды Сашу на один из квартирных вечеров авангардистов. Он не раз просил меня об этом. Читал, кажется, Некрасов, Всеволод. Саша не слушал. Не мог оторвать глаз от задумчивого юноши, державшегося поближе к стенке. Я был заинтригован. "Это - она", - прошептал мне Саша в перерыве. Я сразу понял, так как уже знал в то время его метафизику "барсучейпизденки". В тот же вечер состоялось их знакомство. Но ниспровергатели не обронзовевшего кумира рано потирают ладошки. Заподозривший Владимира Сорокина в непорядочности ошибся. Ибо речь идет не о присвоении авторства, а об авторстве без авторства. Имеются доказательства того, что Сорокин планировал раскрыть подлог, когда этот затянувшийся перформанс наберет полные обороты, то есть представить свое поведение на суд публики в качестве произведения искусства.
Такой альянс в высшей степени устраивал обоих.
Курносов получил (в своем представлении, разумеется) в придачу к своим сакральным текстам неизменно и молчаливо присутствующий в лице Сорокина как бы идеальный образ, персонифицированный потенциальный сверхтекст. Сорокин же получил уникальную возможность без затрат денег и энергии осуществлять грандиозную по нашим масштабам художественную акцию.
Теперь обо всем этом стоит говорить в сослагательном наклонении. Мое обнародование этих фактов делает дальнейшую деятельность Сорокина в этом направлении бессмысленной, и одновременно произнесение и опубликование "не вовремя" "барсучьейпизденки" перечеркивает надежды Курносова на "выход в свет" "мировой книги". Саша Курносов мне друг, но засилье доморощенной мистики в масс-медиа в искусстве и в быту более невыносимо. Поневоле освоишь профессию литературного хирурга. Думаю, я не одинок в моем пусть несколько старомодном понимании литературы.
Впрочем, если угодно, считайте пресечение чужого перформанса другим, следующим перформансом. Как говорится, судить публике. Судить об эстетических достоинствах текстов, для этого не предназначенных. Об этических достоинствах Сорокинской эстетики "чистого присутствия". Ясно одно: хотим мы того или нет, мы уже понемногу переселяемся в этико-эстетическое пространство Курносова-Сорокина.
