Артур Лишь облетит земной шар! Предприятие поистине космического размаха. Утром перед отъездом из Сан-Франциско, за два дня до интервью с Х. Х. Х. Мандерном, Артур Лишь осознал, что возвращаться будет не с востока, как это было всю его жизнь, а с таинственного запада. И во время этой одиссеи он точно не будет думать о Фредди Пелу.

В Нью-Йорке живет восемь миллионов человек; из них примерно семь миллионов возмутятся, что вы были в городе и не позвали их в дорогой ресторан, пять миллионов – что не заглянули посмотреть на прибавление в семье, три миллиона – что не сходили на их новое шоу, а один миллион – что не переспали с ними, при этом встретиться с вами смогли бы лишь пятеро. Самое разумное, что вы можете сделать, – это не звонить никому. Вместо этого лучше сбежать на кошмарное приторное бродвейское шоу за двести долларов, заранее зная, что никому не признаетесь, сколько выложили за билет. Так Лишь и поступает в первый вечер в Нью-Йорке, компенсируя расточительство ужином из хот-дога. Кто-то скажет, что он потакает своим слабостям, но вот гаснет свет, и поднимается занавес, и бьется в такт оркестру юношеское сердечко, и ничего дурного в этом нет. Уж точно не для него; он только сладко поеживается, зная, что здесь его никто не осудит. Мюзикл плохой, но, подобно плохому любовнику, вполне способен выполнить то, что от него требуется. Под конец Артур Лишь сидит в своем кресле и тихонько всхлипывает – во всяком случае, ему кажется, что тихонько, но когда зажигают свет, соседка поворачивается к нему и говорит: «Милый, не знаю, что у тебя в жизни произошло, но я очень, очень тебе сочувствую», а потом заключает в объятия с ароматом сирени. «Ничего у меня не произошло, – хочет ответить он. – Ничего у меня не произошло. Я просто гомосексуал на бродвейском шоу».

Наутро: кофемашина в его номере – голодный моллюск, разевающий пасть навстречу капсулам, а взамен выделяющий кофе. Инструкции по уходу и кормлению предельно просты, однако в первый раз машина выдает лишь пар, а во второй – расплавленные останки капсулы. С губ Артура Лишь срывается вздох.

Стоит осеннее нью-йоркское утро, дивное по определению; пошел первый день его странствий, завтра интервью; вещи пока что чистые и опрятные, носки сложены по парам, синий костюм не успел помяться, зубная паста все еще американская, а не иноземная с каким-нибудь непривычным вкусом. Отражаясь от небоскребов, ярко-лимонный нью-йоркский свет падает на алюминиевые фургончики с фаст-фудом, а оттуда – на самого Артура Лишь. Даже коварное торжество во взгляде дамы, не придержавшей для него двери лифта, даже хмурая девушка за прилавком кофейни, даже туристы, застывшие посреди оживленной Пятой авеню, даже настырные, неугомонные зазывалы («Мистер, вы любите комедию? Все любят комедию!»), даже зубная боль от рокота отбойных молотков по бетону – ничто не испортит этот день. Вот магазин, где продаются только молнии. А вот еще двадцать. Молниевый район. До чего дивный город!

– В чем пойдете? – спрашивает продавщица, когда Лишь на минутку заглядывает в любимую книжную лавку. Он шел сюда двадцать чудесных кварталов.

– В чем? Да в синем костюме.

Продавщица (в юбке-карандаше, свитере и очках: точь-в-точь бурлескная библиотекарша) заходится смехом. Наконец, переведя дух, с улыбкой говорит:

– Нет, ну правда, в чем?

– Не понимаю вас. Отличный костюм.

– Но это же Х. Х. Х. Мандерн! И скоро Хэллоуин! Я вот нашла насовский скафандр. А Дженис будет марсианской королевой.

– Он вроде хочет, чтобы его воспринимали всерьез.

– Но это же Х. Х. Х. Мандерн! Хэллоуин! Сам бог велел принарядиться!

Она не знает, как бережно он собирал вещи. Его чемодан забит под завязку, как машина с клоунами, и каждый предмет противоречит соседу: кашемировый свитер, но льняные штаны, термобелье, но солнцезащитный лосьон, галстук, но плавки, ленты-эспандеры и так далее. Какие туфли брать в университет и на пляж? Какие очки для североевропейского сумрака и южноазиатского солнца? Он застанет Хэллоуин, Día de los Muertos, Festa di San Martino, Nikolaustag, Рождество, Новый год, Мавлид ан-Наби, Васант-панчами и Хинамацури[9]. Одних только шляп хватит на целую витрину. И не будем забывать про костюм.

Без костюма нет и Артура Лишь. Спонтанная покупка в короткую эпоху эпикурейства тремя годами ранее, когда он отбросил осторожность (а также отстегнул кругленькую сумму) и полетел в Хошимин, чтобы навестить друга в командировке. В поисках кондиционера в этом влажном, наводненном мопедами городе он забрел в лавку портного и заказал костюм. Опьянев от выхлопных газов и сахарного тростника, он наспех дал указания, оставил домашний адрес и уже на следующее утро напрочь об этом позабыл. Спустя две недели в Сан-Франциско доставили посылку. В некотором недоумении он открыл ее и достал синий костюм размера «М» с подкладкой цвета фуксии и вышитыми инициалами: АПЛ. Аромат розовой воды из коробки мгновенно вызвал в памяти диктаторшу с тугим пучком, накинувшуюся на него с расспросами. Покрой, пуговицы, воротник. А главное: оттенок. Выбран на скорую руку из целой стены образцов: не просто синий. Таусинный? Лазурит? Мимо и снова мимо. Насыщенный, но не слишком темный, в меру блестящий, определенно дерзкий. Что-то среднее между ультрамарином и берлинской лазурью, Вишну и Амоном, Израилем и Грецией, логотипами «Пепси» и «Форда». Словом: яркий. Он восхищался той версией себя, которая выбрала этот цвет, и надевал костюм при каждом удобном случае. Даже Фредди одобрил: «Выглядишь как суперзвезда!» И это правда. Наконец-то на склоне лет он подобрал ключ. Он здорово выглядит и похож на себя самого. А без костюма почему-то не похож. Без костюма нет и Артура Лишь.

Но, как выяснилось, костюма недостаточно. И теперь в интервалах между намеченными ланчами и ужинами ему придется искать… Что? Мундир из «Стартрека»? По пути из книжного он забредает в район, где жил после университета, и предается воспоминаниям о былом облике Вест-Виллиджа. Теперь все исчезло: ресторан соул-кухни, где под кокосовым тортом хранился запасной ключ от его квартиры, вереница магазинов для фетишистов с прорезиненными экспонатами в витринах, от которых его всегда бросало в дрожь, лесбийские бары, которые он посещал из соображения, что там легче знакомиться с мужчинами, злачный кабачок, где один его приятель купил кокаин, а выйдя из туалета, объявил, что нюхнул толченое драже «Смартис», бары со штатными пианистами, куда наведывался «убийца из караоке», как его неточно окрестили в «Нью-Йорк пост». Все исчезло, на месте старых заведений – новые, куда симпатичнее. Красивые бутики с золотыми безделушками, милые увешанные люстрами ресторанчики, где подают только бургеры, витрины с туфлями, как на выставке. Порой кажется, что один только Артур Лишь помнит, что это была за дыра.

Откуда-то сзади:

– Артур? Артур Лишь?

Он оборачивается.

– Артур Лишь! Поверить не могу! А я только что о тебе вспоминал!

Не успев толком разобраться, кто его окликнул, Лишь тонет во фланелевых объятиях, а какой-то печальный юноша с дредами и большими глазами наблюдает за происходящим со стороны. Мужчина отпускает его и начинает говорить, какое это удивительное совпадение, а Лишь тем временем думает: «Да кто же это такой?» Веселый лысый толстячок с аккуратной седой бородкой, в клетчатой фланелевой рубашке и оранжевом шарфике улыбается ему возле вчерашнего-банка-сегодняшнего-супермаркета на Восьмой авеню. Лишь в панике представляет его в различных декорациях: пляж и голубое небо, река и высокое дерево, омар и бокал вина, наркотики и зеркальный шар, постель и восход солнца – но ничего не приходит на ум.

– Поверить не могу! – говорит мужчина, не убирая руки с его плеча. – Арло только что рассказывал про свое расставание, и я как раз говорил ему, понимаешь, тут нужно подождать. Сейчас ты безутешен, но дай себе время. Иногда на это уходят годы. И тут появляешься ты, Артур! И я показываю на тебя и говорю: «Смотри! Вот человек, разбивший мне сердце. Я думал, что никогда не оправлюсь, что никогда больше не захочу видеть его лицо и слышать его имя, и что же? Вот он идет, будто из-под земли вырос, а во мне – ни капли злобы». Сколько прошло, Артур, лет шесть? Ни капельки злобы.