Дебора вышла из дома, задержавшись лишь затем, чтобы взять свою аппаратуру. Быстро проехав Чейн-роу и Чейн-уок, она оказалась на набережной. Потом в потоке машин двинулась вдоль реки в направлении Вестминстера, размышляя, как спросить то, что она хочет. Более того, кому адресовать свой вопрос в ситуации, которая уж точно никак не касается белой привилегированной леди.

Этим человеком оказалась Нарисса Кэмерон, задумчиво склонившаяся над большой картой Лондона, которая была разложена на столе в приемной «Дома орхидей». Раньше это помещение было вестибюлем часовни – единственное отделенное стеной от остального пространства.

При появлении Деборы Нарисса подняла голову. Она выглядела озабоченной.

– А, это вы. – Не слишком доброжелательное приветствие. Но Дебора не смутилась, поскольку за все время их знакомства враждебное отношение молодой женщины к ней нисколько не изменилось.

– У вас усталый вид, – сказала Дебора. – Хотите кофе?

– Уже выпила четыре чашки. Еще одна, и вам придется соскребать меня с потолка. Вот же дерьмо…

– Проблемы?

– Не то слово.

– Вы что-то ищете. Конечно, это не мое дело…

– Бросьте эти церемонии, Дебора. Я вас не ударю, если вы скажете что-то не то.

– Рада слышать. Что вы хотите там найти? – Дебора кивком указала на карту.

– Пытаюсь определить, где буду снимать нарратив. Хотя для начала, черт возьми, хорошо бы иметь рассказчика. Кто бы мог подумать, что эта часть проекта окажется самой трудной…

– Могу я спросить…

– Перестаньте! Честное слово… – Нарисса вздохнула. – Пожалуйста. Говорите со мной нормально. Вы не нуждаетесь в специальном разрешении просто потому, что вы белая.

– Простите. Просто… Ладно, неважно. Какой вам нужен рассказчик?

– Женщина. Черная. С властным лицом и убедительным голосом. Предпочтительно знаменитость – актриса, поп-певица, спортсменка, – хотя я предпочла бы политика, если такого удастся найти. По правде говоря, нужно было послушать отца. Он говорил, что нарративом надо заняться в первую очередь. У этих людей плотный график. Естественно, я поступила по-своему, черт бы меня побрал. Как всегда. По крайней мере, так было раньше, хотя теперь я стараюсь избавиться от этой привычки.

– Завади, – сказала Дебора. – Властная внешность и убедительный голос…

– Я сама не раз о ней думала. Она не знаменитость, но все остальное на месте.

– И?..

– Я даю ей… назовем это «пространство». Я ей не нравлюсь, а гибкость не относится к числу ее главных достоинств. – Нарисса склонилась над картой и принялась красным фломастером ставить точки в разных местах. – Подойдет Пекхэм-Коммон, Сомалийский общественный клуб, парк Майатс-Филдс в Камберуэлле, больница Святого Фомы, Миддл-Темпл… Нет. Не Миддл-Темпл. Глупая идея. И не Майатс-Филдс. О чем я только думаю? Лучше рынок Брикстон.

– Чем он хорош?

– Создает нужный фон для рассказчика, так что тот не сидит за скучным столом перед таким же скучным книжным шкафом. Кроме того, нужны съемки для голоса за кадром.

– Например, перед школьным двором, где играют дети – все девочки. Может, детская площадка?

– Есть тут одна в Камберуэлл-Грин. Другая – в конце Пекхэм-Коммон.

– Играющие дети, детские голоса, которые стихают, когда вступает рассказчик?

Нарисса посмотрела на нее и улыбнулась – отчасти искренне.

– У вас неплохо получилось бы, – заметила она.

– Спасибо. Приятно знать, что я могу сделать карьеру в другой профессии. Можно у вас кое-что спросить?

Нарисса надела колпачок на фломастер.

– Спрашивайте.

– Давайте… – Дебора махнула в сторону двери. Нарисса вышла вслед за ней на лужайку. Ее обрамляли подстриженные акации, похожие на зонтики. Дебора повела Нариссу к одному из деревьев. – Я тут задумалась об одной из пропавших девочек, той, с длинным именем, которую все зовут Болу. Вы слышали о ней?

– Видела репортаж по телику, – после короткой паузы ответила Нарисса. – А что там с ней?

– Меня удивило… В общем, сегодня утром я увидела экземпляр «Сорс».

– Надеюсь, вы выстилали этими страницами мусорное ведро.

Дебора улыбнулась.

– Выгуливала собаку. И по дороге нашла «Сорс». Там был рассказ – на обложке и внутри – о ее родителях.

– А с ними что?

– Ничего. Просто когда Болу пропала, ее последний раз видели с двумя подростками на Центральной линии метро – они ехали от «Гантс-Хилл».

– И?.. – Нарисса отвлеклась на двух техников, появившихся у часовни. – Я уже все подготовила. Сейчас приду! – крикнула она им и снова повернулась к Деборе. – Что вы хотите сказать?

– Что Центральная линия проходит через станцию «Майл-Энд». Что, если они пересели там на линию Дистрикт? А потом вышли на «Степни-Грин»?

– Девочка в опасности, – сказала Нарисса.

– Значит, Завади…

– Девочка в опасности – это все, что вам нужно знать, Дебора. Девочка что-то сказала. Кто-то услышал. И сложил два плюс два. Вот и всё. Так что если вы хотите быть не просто белой леди, щелкающей своей дорогой камерой, то будете держать при себе все, что знаете, и все, о чем думаете.

С этими словами Нарисса повернулась и пошла к часовне. На ступеньках она остановилась и оглянулась на Дебору.

– Вы понимаете, о чем я?

Дебора кивнула. И тоже вернулась в часовню, к своей фотосессии.

Марк Финни понимал, что так продолжаться не может. У него куча обязанностей, самых разных. На работе он, конечно, исполнял свои обязанности, но без должного рвения. А дома – без сострадания, эмпатии, любви и всего прочего. В Эмпресс-стейт-билдинг[5] Марк быстро овладевал искусством слушать не слушая, а также разговаривать и читать рабочие доклады, не вникая в их смысл. Он пытался скрыть растущее безразличие к работе, а также неприязнь к своим обязанностям по отношению к жене и дочери. Если на службе еще удавалось маскировать отсутствие интереса, то дома, когда дело касалось Пит, скрыть что-либо было практически невозможно.

Марк не хотел, чтобы жена видела его насквозь. Он жаждал свободы. Он отчаянно хотел обо всем рассказать, прекратить эти тайные свидания, после которых он чувствовал себя трижды предателем всего, во что верил, всего, что когда-то ему было дорого. Он мог справиться с чувством вины, с нарушением брачного обета, с тем, что подводил коллег, или с невысказанными фантазиями насчет своего единственного ребенка. Его убивало другое, нечто совершенно неожиданное, – он влюбился и теперь страдал от последствий этой любви в ситуации, когда каждый его шаг разрушает жизнь других.

И все же он хотел сделать этот шаг. По крайней мере, он мог себе в этом признаться. Он хотел уйти от Пит и Лилибет в объятия женщины, которую любил. Они были родственными душами. По сути, они были одним целым, разделенным на две половинки… Чем? Судьбой, безвыходной ситуацией, его неспособностью поступать так, как он считает правильным и честным? Эта нерешительность не должна определять его будущее – или их совместное будущее, – но он не видел способа изменить свою жизнь так, чтобы события неизбежно привели к тому, чего он хочет. Пит этого не позволит, и кто посмеет ее упрекнуть?

Она знала его как облупленного – и поэтому наконец взяла помощника. Это был бывший санитар по фамилии Робертсон, который не желал проводить время на пенсии, постепенно становясь обузой для общества. Ему шел семьдесят второй год, но жил он как сорокалетний. Отпуск проводил на паломнических пешеходных маршрутах Европы – свой любимый, из Рима в Сантьяго, он преодолел целых три раза, – а в Англии все свободное время посвящал тренировкам и подготовке к следующему походу. Рядом с ним Марк чувствовал себя лентяем.

Робертсон приходил в дневное время – чтобы освободить для Пьетры несколько часов, – и Марк увидел его только через несколько дней. В тот вечер, когда Марк вернулся домой, помощник еще не ушел, потому что, как он выразился, «после обеда был небольшой переполох с дыханием девочки».