Растянув губы в улыбке, он пустил коня шагом. Даже сейчас, когда за спиной были вооруженные люди, Джучи не мог доставить им удовольствия своим поспешным бегством.

Внезапно сзади послышался топот копыт, и Джучи инстинктивно схватился за рукоять меча, но потом отвел руку. На глазах у стольких свидетелей Джучи не мог поднять меч на Чагатая, так как понимал, что это стало бы его концом.

Джучи оглянулся, пытаясь сохранить хладнокровие, насколько это было возможно. Чагатай приближался, быстро сокращая разрыв между ними. Ватага молодчиков мчалась следом. Лицо Чагатая было багровым от злобы. Джучи едва успел раскрыть рот, чтобы заговорить вновь, как Чагатай выпрыгнул из седла и яростно набросился на Джучи, сбив его с лошади.

Братья сцепились, покатились по земле, и Джучи дал волю рукам и молотил кулаками, не помня себя. Разнявшись, братья вскочили на ноги и оба выпучили друг на друга глаза, в которых сверкала жажда убийства. Но оба еще держались старых обычаев и не смели касаться мечей. Выставив кулаки, Чагатай полез на Джучи, но тот со всей силы ударил его ногой в пах.

Корчась от боли, Чагатай рухнул на землю, однако ярость его была настолько сильна, что он, к изумлению Джучи, смог подняться и снова заковылял к нему. К этому времени воины Чагатая спешились и растащили братьев в стороны. Утерев кровь под носом, Джучи презрительно плюнул Чагатаю под ноги. Лишь дождавшись, когда Чагатай немного успокоится, Джучи повернулся к Чингису.

От злости хан побледнел. Как только их взгляды пересеклись, он ударил пятками лошадь и подъехал ближе. В присутствии хана воины онемели, никто не посмел поднять на него глаза. Его гнев вошел в легенды монгольских племен, и молодые люди вдруг осознали, что их жизнь зависит от одного его слова, одного жеста.

Лишь Чагатай, казалось, ничего не боялся. Когда отец подъехал ближе, он шагнул вперед и попытался ударить старшего брата слева по лицу. Джучи машинально увернулся, но Чингис пнул его ногой между лопаток, юноша не удержался и мигом распластался на земле.

Падение Джучи даже Чагатая привело в чувство. Он словно остолбенел, но глумливая усмешка осталась у него на лице. Чингис слезал с лошади медленно. Его кулаки крепко сжимались до тех пор, пока он не выпустил поводья из рук.

Когда хан повернулся лицом к сыновьям, Чагатай понял, что отец в бешенстве, и попятился назад. Чингису этого показалось мало. Положив пятерню на грудь сыну, он толкнул его, и тот шлепнулся на землю рядом с Джучи.

– Еще не вышли из детства? – прорычал Чингис и покачал головой.

Два малолетних дурня осмелились устроить драку на глазах у людей. Взять бы палку побольше да вдолбить им ума. И хан с удовольствием сделал бы это, но, собрав волю в кулак, он сдержался. Отлупи он сейчас мальчишек, и они навсегда утратят уважение своих воинов. Злая молва будет преследовать их до конца жизни.

Ни Джучи, ни Чагатай ничего не ответили. Осознав наконец всю опасность своего положения, они предпочли молчать.

– Как вы можете командовать?..

Хан не произнес унизительных слов вслух: губы шевелились безмолвно. Хачиун примчался на шум, и его появление немного разрядило обстановку.

– Как ты поступил бы с малолетними дураками вроде этих? – спросил Чингис Хачиуна. – Вокруг нас еще полно врагов, смертельная опасность угрожает нашим женам и детям, а эти двое дерутся и ведут себя как мальчишки.

Глаза Чингиса вопрошающе смотрели на Хачиуна в поисках подходящего наказания для сыновей. Если бы зачинщиком ссоры был Джучи, хан предал бы его смерти. Но именно Чагатай стал виновником драки. Он первым набросился на брата и повалил его на землю. Чингис все видел своими глазами.

Лицо Хачиуна оставалось суровым. Он хорошо понимал затруднение брата.

– До Отрара почти двадцать миль, повелитель. Я бы отправил их туда пешком. – Хачиун посмотрел на солнце, чтобы прикинуть время. – Если не прибегут до темноты, то, возможно, они еще недостаточно сильны, чтобы командовать людьми.

Чингис медленно выдохнул. Решение найдено, но чувство облегчения нельзя было показывать на людях. Солнце палило нещадно, и подобная пробежка могла стоить человеку жизни. Но Джучи и Чагатай были молоды и сильны, а такое наказание послужит обоим хорошим уроком.

– Буду ждать вас у Отрара, – сказал он лишившимся дара речи сыновьям.

За предложение Чагатай поблагодарил Хачиуна злобным взглядом, но едва успел раскрыть рот, чтобы возразить, как сильная рука Чингиса схватила его за грудки и одним рывком поставила на ноги. Не разжимая кулака у самого подбородка сына, Чингис заговорил вновь:

– Снимай доспехи и вперед. Если снова увижу, что вы деретесь, сделаю наследником Угэдэя. Ты меня понял?

Оба брата кивнули, и Чингис перевел взгляд на Джучи. Тот сообразил, что слова отца также относятся и к нему, и смотрел возмущенно. Чингис снова вспылил, но именно в этот момент Хачиун объявил сбор войск, приказав готовиться к походу на Отрар, и Чингис отпустил Чагатая.

Чтобы доставить удовольствие тем, кто все слышал и мог пересказывать тысячу раз слова хана, Хачиун заставил себя улыбнуться, когда Джучи с Чагатаем начали бег по ужасной жаре.

– Помнится, в детстве ты как-то выиграл забег.

Чингис раздраженно покачал головой:

– Какое это имеет значение? Это было давно. Пусть Хасар приведет семьи к Отрару. У меня остался там неоплаченный долг.

Шах Ала ад-Дин потянул за поводья, заметив тонкие струйки дыма от очагов монгольского лагеря. С предрассветных сумерек шах медленно скакал на восток, преодолев уже многие мили пути. Когда солнце взошло и иссушило утренний туман, вдали показались грязные юрты кочевников. В первый миг шах испытал жгучее, всепоглощающее желание пройтись по лагерю саблей, рассекая головы женщин и детей. Знай он раньше, что хан оставит их без защиты, то отправил бы сюда двадцать тысяч солдат, чтобы уничтожить в этом лагере всех до последнего человека. Но шах лишь досадливо сжал кулаки, когда стало светлее. На границах лагеря несли дозор монгольские воины. Они сидели в седле, лошади мирно фыркали над пыльной землей в поисках травы. И в кои-то веки часовые проклятых монголов не подали ни одного сигнала тревоги.

Огрызнувшись, шах начал разворачивать коня, чтобы отправиться дальше. Эти монголы расплодились, как вши, а у него было всего-то четыреста воинов. Солнце поднималось все выше, и скоро их могли заметить.

Но кто-то из людей шаха что-то крикнул, и Ала ад-Дин повернулся на крик. Солнечный свет обнажил то, что скрывалось за сумраком раннего утра. Шах ехидно улыбнулся и воспрянул духом. Монгольские стражи оказались вовсе не воинами, а соломенными пугалами, привязанными к лошадям. Шах, как ни щурил глаза, не увидел ни одного вооруженного человека. Новость быстро разлетелась по рядам всадников. Отпрыски благородных родов повеселели, закивали в сторону лагеря, и некоторые уже обнажали сабли. Все эти люди участвовали в карательных рейдах по селам за недоимки. Расправа над мирными жителями хорошо удавалась им, да к тому же велико было и желание отыграться.

Джелал ад-Дин подъехал к отцу. Принц явно не разделял радости остальных.

– Ты хочешь, чтобы мы потеряли тут еще полдня, отец, когда наши враги совсем близко?

В ответ старик обнажил кривую саблю. Шах посмотрел на солнце:

– Этот хан должен дорого заплатить за свою дерзость, Джелал ад-Дин. Убейте детей и подожгите все, что горит.

Медленно, словно исполняя ритуал, Чахэ обернула шелковой лентой руку, привязав к ней рукоять длинного кинжала. Бортэ говорила, что при первом ударе женская рука может дрогнуть или вспотеть и выронить нож. Процесс наматывания шелковой ленты вокруг пальцев и затягивание узла зубами каким-то образом успокаивали Чахэ, пока она посматривала из юрты на всадников шаха. Но затянуть в узел свой страх женщина была не в силах.

Чахэ, Бортэ и Оэлун сделали все, что могли, чтобы защитить лагерь. У них было мало времени, и более хитрые ловушки для неприятеля расставить не успели. Но по крайней мере, у всех было оружие, и Чахэ осталось только прочесть буддистскую предсмертную молитву и подготовить себя духовно. С утра было прохладно, но в воздухе как будто начинала чувствоваться духота, и день снова обещал выдаться жарким. Чахэ постаралась как можно лучше спрятать детей в своей юрте. Точно мышата, они молча лежали под горой одеял. С большим усилием отбросила Чахэ страх, запрятала его подальше, чтобы сохранить ясный ум. Некоторые вещи были предначертаны судьбой, или кармой, как называли ее индийские буддисты. Может быть, все женщины и дети сегодня умрут. Чахэ этого знать не могла. Она желала лишь получить шанс впервые в жизни убить человека, чтобы исполнить долг перед мужем и детьми.