– Именно для этого существует военная форма, – вмешивается Сокас, доставая из кармана коробочку тонких гаванских сигар «Пантер». – Тот, кто в форме, находится под защитой Женевской конвенции. А тот, кто ее не носит и скрывается за вражескими знаками отличия, или, допустим, наемник из страны, не участвующей в войне, тот заслуживает петли или расстрела.
– Это не одно и то же: служить своей стране или предавать ее, действуя под чужим именем, – замечает Альхараке. – Ни один цивилизованный человек не будет казнить военнопленного.
Доктор выпускает струю дыма, снисходительно смотрит на собеседника и с укором говорит:
– Да ладно, Пепе, в Испании… – Он снова украдкой взглядывает на официанта, по-прежнему не обращающего на них внимания, и еще понижает голос: – Здесь ведь тоже казнят людей?.. Ну, ты меня понимаешь.
Архивариус приканчивает свой кофе и запивает его водой.
– Послушай, гражданская война – это совсем другое. Дикость, доведенная до крайности. Здесь нет правил.
– И ты говоришь это мне, после всего, чего я нахлебался в Вильядьего?
Елена знает, что у Самуэля Сокаса есть причины так говорить. Вынужденный искать убежища на Гибралтаре за свои либеральные идеи – он был членом масонской ложи, это известно, хотя никогда не обсуждается, – он смог вернуться и жить так, чтобы власти к нему не цеплялись, только когда влиятельные люди, преданные режиму, поручились за него по обе стороны решетки.
– Вот увидите: то, что произошло с этим несчастным, – не последний случай, – упорствует Альхараке. – Область кишит шпионами, саботажниками, агентами обеих сторон… Мы находимся в эпицентре урагана.
– А наши власти закрывают на это глаза, – с грустью замечает Сокас.
– Не всегда, заметь. У Испании позиция слабая. Войну выигрывают немцы. Сейчас положение неопределенное; а Франко – феномен, он знай ходит по краю и делает вид, что все в порядке. Это не первый раз, когда гвардейцы задерживают нацистских или фашистских агентов и потом их отсюда высылают.
– Однажды я видел водолаза, – говорит Сокас. – Месяца два назад, я рассказывал.
– Того самого, во время последней атаки на Гибралтар?
– Именно. Он был в госпитале, потом труп увезли.
– Итальянец, я вам говорил. Про него и в газетах писали.
– Кажется, он с подводной лодки, которая осталась в бухте. Обычно водолазов должно быть больше, но обнаружили только одного… Они потопили нефтяной танкер – он назывался «Слиго» или что-то в этом роде. Помнишь, Елена? Недалеко от твоего дома.
Девушка, продолжая рассматривать журнал, ничем не выдает своего волнения.
– Такое не забудешь, – говорит она как можно более естественно. – Там ничего не осталось. Ни от этого судна, ни от других.
– Если его взяли живым, то должны были расстрелять за саботаж, – замечает Альхараке. – Англичане – народ жестокий, и вообще, все они козлы.
– Не думаю, что его расстреляли, – возражает Сокас. – Он солдат, в конце концов… Да, они люди жестокие, но правила уважают.
Архивариус становится серьезным и бросает взгляд на Елену.
– Они уважают только свои правила и только те, которые устраивают их самих.
С этим Сокас, пожалуй, согласен; он тоже смотрит на девушку, и взгляд у него сокрушенный, извиняющийся.
– Прости меня, Елена. Я не хотел.
– Ничего, – говорит она, радуясь, что они сменили тему. – Не беспокойся, доктор.
– Я болван.
– Забудь, прошу тебя.
Повисло короткое, неловкое молчание. Альхараке просматривает «Хронику Гибралтара», а доктор, все еще недовольный собой, поправляет галстук-бабочку. Елену, как и многих других замужних женщин, сделали вдовой англичане – около двух лет назад, при Масалькивире; Франция только что сдалась нацистской Германии, и англичане внезапно атаковали средиземноморскую французскую эскадру, чтобы она не попала в руки врага. Несколько неверных пушечных залпов – и восемь погибших испанских моряков.
Наконец, чтобы разрядить обстановку, снова заговоривает Сокас:
– Но в случае с мертвым итальянцем никто не может упрекнуть англичан, так?.. И там и там солдаты, и те и другие убивают и умирают. И каждый из них выполняет свой долг.
– Я все-таки больше уважаю тех, кто воюет за страны Оси, – настаивает Альхараке. – Вы же знаете, я германофил и итальянофил.
Сокас над ним подшучивает:
– Звучит как название венерической болезни, Пепе. Как-нибудь на днях приходи ко мне на консультацию.
Тот искоса смотрит на Елену, задетый.
– Не смешно, приятель.
Та едва обращает на них внимание – она занята своей историей, вспоминает, как потеряла мужа, старшего офицера испанского торгового судна «Монтеарагон», в тот самый день, 3 июля 1940 года: нейтральное судно оказалось не в том месте и не в то время из-за дипломатической ошибки британцев – very serious and terrible mistake[5]; затем было возмещение убытков семьям погибших, косвенно пострадавшим от случайного жертвоприношения; впрочем, подобные случаи скоро стали обычным делом. Восемьсот фунтов стерлингов позволили Елене открыть книжную лавку, что давало ей средства на жизнь. И ей еще повезло. В последнее время подобные «ошибки» британцев и разных других людей уже не казались ужасными. И никому ничего не возмещали.
– Нужно быть очень смелым, правда? – вдруг говорит она. – Бросаться ночью в воду и вот так играть с морем.
– Смелость – не то, чем славятся итальянцы, – замечает Альхараке.
Сокас выпускает колечко дыма и в знак возражения поднимает указательный палец.
– Смельчаки есть везде. Это вопрос мотивации.
– Тот водолаз, что погиб, наверняка был мотивирован.
– Ничего удивительного… В северной части бухты Альхесирас дюжина торговых судов, а в порту силы Королевского флота – это лакомый кусок для храбрецов.
– Пусть так, – замечает Альхараке, – англичане изо всех сил держат контроль: противолодочные сети, морские патрули, прожекторы и прочее в этом роде… Сейчас все больше атакуют с воздуха, а на море – ничего.
Елена задумчиво соглашается.
– Да, – тихо говорит она. – На море – ничего.
Курро, служащий книжной лавки, барабанит в окно – хочет отдать Елене ключи. Она смотрит на часы – половина восьмого. Она прощается с друзьями – сегодня расходы оплачивает Альхараке – и выходит на улицу. Курро – долговязый юноша в очках, учится на бакалавра, потерял три пальца на руке в Гражданскую войну, в бою при Пеньярройе. Ему двадцать три года, и он вполне заслуживает доверия. Дважды в неделю Елена отпускает его на полчаса раньше: он учит английский язык в вечерней школе.
– Я открыл ящик с новыми поступлениями из «Эспаса-Кальпе», донья Елена… Пришли три книги Фернандеса Флореса, пять Стефана Цвейга и последний том «Приключений Гильермо»[6].
– Очень хорошо.
– И я продал «Волшебную гору», которая у нас еще оставалась. Надо закупить несколько экземпляров.
– Понятно… Я займусь этим завтра.
– Уже темнеет, так что я оставил свет в витрине.
– Я погашу, не беспокойся. Доброй ночи.
– Доброй ночи.
Книжная лавка совсем близко, рядом с магазином тканей «Шотландка». Елена кивает встречным прохожим, которых она знает, и продавцам, опускающим металлические жалюзи. Двое соседей разговаривают с помощником фармацевта у дверей аптеки, хозяин лавки морепродуктов убирает товар, разложенный на улице, тут же играют дети, а женщины болтают, сидя на плетенных из камыша стульях, в ожидании своих мужчин, которые возвращаются с Гибралтара с пустыми судками под мышкой и несколькими песетами в кармане. Те немногие фонари, что есть, погашены, и сегодня их уже не зажгут. Постепенно заканчивается день, все как обычно: фиолетовые отблески неба окрашивают террасы домов, сумеречный свет растягивает и удлиняет тени.
– Доброй ночи, Луис… Пока, донья Эсперанса.
– Доброй ночи, Еленита, дочка. Хорошего отдыха.
