Впрочем, больше всего на свете Сэму хотелось обсудить с Сэди игру во всей ее совокупности и сложности. Его самое обширное замечание касалось многоуровневости игры, ее многогранности. «Тебе решать» являлась идеальной студенческой пробой. Но стоило ли останавливаться на достигнутом? Может, имело смысл предложить игроку, выбравшему путь добродетели, выход на совершенно иной игровой уровень? В конечном счете, как только игрок обменивал набранные очки на информацию, завеса таинственности рассеивалась и игра теряла новизну. Но что, если хорошим игрокам, не попирающим нравственные нормы, дать шанс переналадить фабричные станки, чтобы выпускать абсолютно другую продукцию? Имитация деятельности, предложенная Сэди, Сэма не устраивала – ее было явно недостаточно. А недостаточно ее было потому, что она не побуждала к активным действиям. И по окончании игры человек впадал в нигилизм. Сэм понимал, что пыталась донести до игроков Сэди, но он также понимал, что Сэди была способна на большее. Однако, чтобы создать не просто восхитительную игру, а игру, влюбляющую в себя миллионы, думал Сэм, ей придется изрядно потрудиться.

Придя к этой мысли, Сэм возликовал. Он испытал вдохновение, которое не ощущал, просиживая над «Альтернативными подходами к парадоксу Банаха-Тарского…». В его ушах снова зазвучали слова Андерса Ларссона: «Однако делать что-то хорошо и делать что-то с любовью – разные вещи». Сэм улыбнулся. Игра «Тебе решать» открыла ему глаза: он понял, что будет делать с любовью и вместе с тем хорошо – создавать игры с Сэди Грин. Как только она напишет ему, он убедит ее, что другого пути у них попросту нет.

Но прошла еще неделя, а от Сэди не было ни слуху ни духу. Сэм закрыл сессию в Гарварде и, сдав все экзамены, готовился к новому семестру. В обычных обстоятельствах Сэм сообразил бы, что ему дали от ворот поворот, и он тотчас выбросил бы из головы встречу с Сэди в метро. Однако «Тебе решать» крепко поймала его на крючок. Он чувствовал, Сэди просила его сыграть не прихоти ради, и во что бы то ни стало хотел поговорить с ней, пусть и в последний раз. В текстовом файле с описанием игры она указала электронную почту и адрес проживания, но не указала телефонный номер. Как выяснилось, Сэди обосновалась на улице Колумбия-стрит, как раз между станциями «Центральная площадь» и «Площадь Кендалла», так что Сэму, чтобы добраться до ее дома, пришлось бы топать на своих двоих около пятисот метров. А брести по обледенелым ухабистым улочкам Кембриджа в разгар зимы было для его кустарно залеченной левой ноги смерти подобно. Он размышлял, не взять ли ему такси, но такси стоило запредельно дорого. Впрочем, несмотря на мороз, день стоял погожий, и Сэм, свободный как ветер, рискнул прогуляться. Медики настоятельно рекомендовали ему не пренебрегать тростью, но он редко ею пользовался, считая, что она придает ему напыщенный и претенциозный вид. На сей раз, однако, он сделал исключение: его ожидало крайне важное дело.

Подойдя к двери, он позвонил и… По его спине побежали мурашки: только сейчас он сообразил, что, вполне вероятно, напрасно проделал весь этот путь, так как адрес, указанный Сэди в файле, мог устареть.

Через пять минут дверь отворилась, и на пороге, сверля Сэма подозрительным взглядом, выросла соседка Сэди.

– А Сэди дома? – спросил Сэм.

Соседка, видимо посчитав его существом безвредным, прокричала вглубь квартиры:

– Сэди! К тебе пацан какой-то!

Из спальни, хотя был уже третий час пополудни, появилась заспанная, осоловелая Сэди.

– А, Сэм, – вяло пробормотала она. – Приветик.

Выглядела она неряшливо. Из заляпанной бурыми и белыми пятнами толстовки с эмблемой МТУ, висевшей на Сэди как на вешалке, торчала грязная, болезненно-худая шея. Сальные волосы спутанным клубком топорщились на голове, словно шерсть одичавшей собаки. А исходивший от Сэди аромат немытого тела подсказал Сэму, что она уже не первый день спит в одежде.

– Что с тобой? – испугался он, вспомнив, какой ухоженной и красивой предстала она перед ним полтора месяца назад.

– Ничего. Зачем пришел?

– Я… – Нынешняя Сэди повергла его в такое замешательство, что он позабыл, для чего к ней явился. – Я отправил тебе письмо. Хотел потолковать об игре. Помнишь? Ты дала мне дискету…

Сэди душераздирающе вздохнула.

– Слушай, Сэм, сейчас не самое подходящее время.

Он развернулся, чтобы уйти, но передумал.

– Сэди, разреши мне… Я шел пешком всю дорогу от Центральной площади… Мне бы отдохнуть пару минут, если позволишь…

Она перевела взгляд на тросточку, потом на его ногу и мотнула головой.

– Проходи.

Он похромал за ней в спальню, где царил первозданный хаос. Шторы на окнах были задернуты, на полу в беспорядке валялась одежда. Сэм потрясенно ахнул: все это так не походило на Сэди!

– Сэди, что случилось?

– Не твоего ума дело, – окрысилась она. – Ты никогда не был моим другом, запамятовал? И вообще, что за манера вваливаться в гости, не предупредив об этом заранее?

– Прости, пожалуйста. У меня нет твоего телефона. И ты не ответила на мое письмо.

– Не одному тебе, Сэм, – сухо отрубила Сэди. – Много вас таких.

Забравшись в постель, она натянула на голову одеяло и глухо произнесла:

– Мне надо вздремнуть. Выход найдешь сам.

Сэм уселся на стул, предварительно сбросив с него футболки и брюки.

– Дурацкий у тебя бушлат, – пробурчала Сэди из-под одеяла.

Через пару минут до Сэма донеслось мерное посапывание. Сэди уснула.

Сэм огляделся. Над кроватью висела фотография скульптурной композиции Дуэйна Хансона «Туристы». Над комодом – реплика «Большой волны» Кацусики Хокусая. Над столом – маленький рисунок в рамке. Лабиринт Лос-Анджелеса. Изящная бамбуковая рамочка немного перекосилась, и Сэм поднялся и поправил ее. На столе лежала подписанная рукой Сэди дискета. «ЭмилиБум», – прочел Сэм, смахнул дискету в карман бушлата и вышел из комнаты.

Примерно через месяц после того, как Сэм разругался с Сэди и обозвал ее сукой, он получил письмо. На конверте каллиграфическим почерком было выведено: «Господину Самсону А. Масуру», а в самом письме говорилось: «Шарин Фридман-Грин и Стивен Грин приглашают вас на бат-мицву своей дочери, Сэди Миранды… После церемонии, которая состоится в 10 утра, начнется празднование… Ждем вашего ответа…»

Сэм повертел приглашение в руках. На первый взгляд – неказистое. Но только на первый. Плотная кремовая бумага, объемный рубленый шрифт, линованный пергаментный конверт… Сэм уже достаточно повзрослел, чтобы понимать: самые дорогие вещи часто прикидываются простыми и незамысловатыми. Он поднес приглашение к носу и втянул волнующий, обворожительный запах первосортной бумаги. Нет-нет, этот запах не имел ничего общего с запахом денег. Потому что деньги, по мнению Сэма, воняли грязью. Этот же запах, насыщенный, чистый, богатый оттенками, напоминал ему запах только что вышедшей из печати книги, стоящей на полке в магазине, или запах Сэди.

Отложив приглашение, он внимательно исследовал конверт, и у него зачесались руки. Какой соблазн! Поводив конвертом над паром, он расклеил швы и превратил конверт в лист бумаги. Вооружился любимым карандашом «Штедлер Марс Люмограф» и принялся рисовать лабиринт. Сэм не всегда знал заранее, что собирается нарисовать, но в тот день в первых же очертаниях кругов и ломаных линий он с беспощадной ясностью увидел контуры Лос-Анджелеса, раскинувшегося с востока на запад. Начинаясь в Эхо-Парке, где жил Сэм, лабиринт заканчивался на равнинах Беверли-Хиллз, где жила Сэди. Петляя по Западному Голливуду, он взбирался на Голливудские холмы, змеился по Студио-Сити, спускался в Восточный Голливуд, в Лос-Фелиз и Силвер-Лейк и, покружив вокруг Коритауна, обрывался в Мид-Сити. Лабиринт полностью захватил Сэма, и он не услышал, как в его комнату вошел Дон Хён. Близилась полночь, и Дон Хён, как обычно, благоухал пиццей.

– Какая красота, – покачал он головой и потянулся к приглашению, валявшемуся на столе Сэма. – Можно посмотреть?