— Самое главное в лагере — это творческие мастерские. Ты записываешься в одну из них и … творишь! Никакого режима нет, ловишь вдохновение, и однажды оно вдруг начинает качаться, как хвост у той собаки, про которую ты рассказывал. И в один прекрасный день или ночь — бумс! Просто прёт из тебя, бьёт фонтаном. Остаётся только сесть, схватить бумагу, ручку, карандаш, ноутбук — что угодно! — и писать. Записывать. Только бы не забыть чего-нибудь, не упустить. А знаешь, что ещё круче?

— Что может быть круче, Вера?

— Творить вместе. Мы так делали в музыкальной мастерской. В «Кавардаке» можно записаться сразу в три мастерские. Я пошла в две — в литературную и в музыкальную.

Рассказ Веры лился без остановки, Павлу оставалось только кивать, подливать чай да вставлять время от времени «ого!», «надо же!», «круто!».

— Теперь у меня своя группа. Я пишу стихи, и мы вместе сочиняем музыку. Названия пока нет. Вернее, есть дежурное — «У песочницы». Лёшка тоже с нами.

— А как твой роман, Вера? Как «Фрегат»?

Вера перевела дух, откусила от печеньки, собрала губами с ладошки раскрошившиеся кусочки, запила остывшим наконец чаем и продолжила:

— Вот из-за этого я и прибежала. Рассказать. У нас в мастерской был такой интенсив! И я вот что усвоила: когда пишешь, не надо читать другие произведения, особенно схожие по теме. Давид Гроссман — это моя ошибка. Он слишком силён, очень мощно влияет и тоже пишет про подростков.

— Но сама книга-то хорошая, — заметил Павел.

— Безусловно, но из-за неё я попала в болото. Или в лесную впадину.

— Поясни.

Вера засмеялась:

— Это же классика, Паша! Помнишь в «Хоббите» в ЛихолесьеБильбо забрался на дерево, чтобы осмотреться, и ему показалось, что лес без конца и края. А просто то место, где они с гномами очутились, было в лесной ложбине, или во впадине. Это физика.

— Значит, «Хоббита» можно читать, — лукаво улыбнулся Павел.

— Конечно, это же не про подростков — другая тема, — уверенно заявила Вера. — В общем, мы там, в литературной мастерской, делали всякие упражнения, чтобы раскачать воображение, раздвинуть барьеры и начать писать. Кстати, все очень оценили твои слова насчёт того, что надо текст довести до конца. Что надо не опускать руки, и в какой-то момент роман начнёт сам себя сочинять. А ты только будешь записывать.

Павел кивнул. Это было не совсем то, что он имел в виду, но всё же приятно не оказаться в роли скромного сельского учителя на фоне великих талантов из лагеря «Кавардак». Впрочем, тут же явилась и ложка дёгтя. Вера, прищурившись, произнесла:

— Но иногда надо всё же бросить свой роман. Возможно, даже буквально — выбросить на помойку. Если он тебя тянет на дно. Только трудно различить, выбрать.

— Что даст тебе крылья, а что утопит?

— Да! — с жаром сказала Вера. — Мы учились это понимать. В нашей литературной мастерской.

— И? — нетерпеливо спросил задетый за живое Павел.

— И я решила продолжать. И даже написала новые главы. Мне кажется, да и другие так говорили, что я нащупала свою линию.

— Ты показывала «Фрегат» в этой литературной мастерской? — неожиданно Павел ощутил ревность и даже боль.

— Да. Мы его обсуждали. А в чём дело? Разве это не моё… детище?

Ещё одно словечко из тезауруса.

— Конечно, твоё, Вера. Неоспоримо. Но это ещё и проект в «Газете», помнишь?

— Конечно, помню, Паша. И хочу писать дальше, как договаривались. Хочу работать. У меня прямо всё кипит внутри!

Павел, почувствовав облегчение, откинулся на спинку стула и, не рассчитав, стукнулся затылком о стенку мучительской.

— Всё нормально, продолжай! — сказал он Вере, вскочившей, чтобы бежать за аптечкой или льдом — за чем там нужно бежать, когда преп пытается прошибить башкой кирпич?

— Ну ладно, — Вера снова села и отхлебнула чаю. — Я написала новые главы. О малом народце, о товарищах и о Хорьке. О Хорьке буду дальше писать.

Вера протянула Павлу листы А4, которые во время чаепития и разговора то сворачивала трубочкой, то разворачивала, то клала на стол. Павел заметил, что Вера хочет о чём-то спросить.

— Вера? Что такое?

— Да, есть вопрос. И с Соней тоже хочу посоветоваться.

— Само собой.

— Я дошла до такого места, где начинается жесть. Настоящая. Жестокость. Не знаю, где нужно останавливаться.

— Ты почувствуешь, — уверенно сказал Павел. — После «Кавардака» уж точно. Но дам тебе и конкретный совет. И думаю, Соня меня в этом поддержит. Не надо вызывать у читателя чувство тошноты и омерзения. Вот где барьер для писателя, склонного к ультрареализму.

Вера вопросительно подняла брови.

— К жести.

— Здорово, коллеги! — в мучительскую стремительно ворвалась Настя Фаронова, учитель истории, которую многие шестаки совершенно искренне называли Фараоновой.

Настя, взмахнув длинной русой косой, проскочила мимо Павла и Веры в заднюю комнатушку, уселась за компьютер и уже оттуда крикнула:

— Принтеры работают? Бумага есть?

— Не знаю, — просто ответил Павел.

— А кто дежурный преп?

Дежурный преп, согласно решению педсовета, должен был прийти в полдевятого, проверить принтеры и принести, если нужно, бумагу, которую приходилось клянчить у охранника под неизменное: «Вчера ваш Гена целую коробку взял. Где она?»

Настя выскочила из каморки и стала пристально изучать расписание, висящее на двери мучительской:

— Та-а-ак. Сегодня пятница. Дежурный преп… Оба! Настя.

Павел и Вера рассмеялись, а Настя выбежав в холл, провозгласила:

— Зайцы мои! Семиклассники могучие! Пойдёмте за бумагой! — и в сопровождении парочки вымахавших за последнее время выше Азамата ребят ринулась на первый этаж.

Вера набрала воздуха, чтобы сказать что-то ещё, но ей помешали явившиеся наконец дежурные, вывалившие на стол картошку в комьях чёрной земли, раздавленные помидоры, сырую куриную грудку и прочие яства. Павел и Вера наскоро убрали со стола и ретировались в дальний конец холла. Оставалась четверть часа до начала первой пары.

— Вера, ты рассказывала обо всём этом Азамату? — спросил Павел.

— Конечно. Я ему даже больше рассказала.

— Что же ещё?

— Я хочу уйти из школы. В следующем году. Не хочу тратить время и силы, особенно в самый творческий период жизни, на то, что явно не моё. На физику, алгебру, матан, прогу.

Что угодно другое можно было предвидеть, но только не это. Слова, в общем понятные и нормальные, прозвучали шокирующе, как удар грома в разгар ясного летнего дня над Пустошью.

========== Глава IX Ход Серафином ==========

Что угодно другое можно было предвидеть, но только не это. Слова, в общем понятные и нормальные, прозвучали шокирующе, как удар грома в разгар ясного летнего дня над Пустошью.

Хочешь пойти со мной? Будем дружить?

Марк Аврелий Фрегат Мельчор по прозвищу Падальщик сделал шажок в сторону мальчишки.

— Ты ведь Хорёк? А как твоё настоящее имя?