Но даже я понимала, что думать об этом, вообще-то, рано.

В Космопорте, после посадки, я чуть не умерла от ужаса. Теперь-то я даже радовалась, что у меня непослушное лицо, на котором, кроме дурацкого изумления, ничего не отражается: я знала, конечно, что меня дистанционно ведут Кранц и Саид, но всё равно ноги у меня просто подкашивались, когда я спускалась по трапу с Ливэем под ручку.

Рядом со звездолётом стояли два грузовых шаттла. В один Бердин и Юлька вместе с людьми Ливэя грузили контейнеры, в каких обычно перевозят дорогих мехов-андроидов — там были шедми. Во второй погрузили один такой контейнер, в нём был Кранц. Таможенникам, наверное, было заплачено сверх границ, потому что они даже не попытались что-то проверить, а только раскланивались с Ливэем и улыбались мне. На мой подложный паспорт взглянули мельком, проверять пальцы или сетчатку глаз никто и не подумал. Я для таможенников была меньше чем пустым местом.

Между тем, к трапу звездолёта подъехал большой пассажирский эргомоб с тонированными стёклами. Туда погрузились наши военные из Штатов и отнесли контейнеры, как я поняла, с Тари и Нигматулиным, а потом автобус благополучно отчалил, и никто из персонала Космопорта даже не почесался.

А люди Ливэя либо были в курсе, либо их настолько вышколили, что они не смели спрашивать у своего босса, что это в его свите делают двое русских и девица. Они, правда, пытались заговаривать с Юлькой или Бердиным, но Юлька мило и беспомощно улыбался и с кошмарным акцентом бормотал, что не говорит и не понимает по-китайски, а Ярослав радостно ржал, лупил китайцев по спинам, тыкал в плечи и делал неприличные алкогольные жесты: щёлкал себя под челюстью и всё такое. Они так слаженно и достоверно изображали идиотов, что от них скоро отстали.

Меня проводили в салон шаттла, где оказалось гораздо удобнее, чем я ожидала, налили мне мангового сока, который я не стала пить, и оставили в покое. Я поставила закрытый стакан в держатель, думала, на старте вдавит в сиденье, но разбег был мягким, а отрыв почти не чувствовался — и я догадалась, что машина технологичнее, чем кажется.

А Ливэй связался с Ши Чангом, с открытой рабочей директории, будто был инженером или лаборантом из обычной скучной конторы, которому понадобилось что-то спросить у босса.

Он запросто договаривался «подскочить в старый корпус, чтобы показать кое-какие свежие разработки» и хихикал, когда этот Ши заметил меня и отмочил что-то насчёт удовольствия тискаться с лаборантками в рабочем кабинете. Ши тоже было на меня плевать: у меня на лице был написан IQ не выше шестидесяти, а когда я прислушивалась, рот почему-то приоткрывался сам собой. На службе у мадам Куанг состояли гениальные визажисты.

Так что этот Ши спокойно, свысока так, барственно трепался с Ливэем, милостиво соглашался посмотреть, что у него там, выдавал грязные шуточки, а я смотрела на его плоскую ряшку, принадлежащую взрослому мужчине, но свеженькую, как у юного китайского студента, и у меня всё леденело внутри.

Потому что, как я поняла, этому якобы мальчику было лет шестьдесят с хвостиком. И никакими подтяжками, витаминами и фитнесом было бы не добиться этой свежести — я догадалась, что это работала самая дорогая программа, самая элитная, ради которой и затевался весь кошмар. Ливэй, разменявший пятый десяток, тоже выглядел двадцатилетним, но не настолько сиял детским каким-то лучезарным здоровьем… его программа была попроще, плюс он жрал рисовую водку бутылками из горлышка… а вот Ши…

Ши был — будущее всей, очевидно, земной элиты.

Ради этой лучезарности они затеяли войну, уничтожили чужой мир и превратили детей в сырьё. И я смотрела на этого людоеда — и видела в никелерованной панели отражение своей физиономии. Туповатое изумлённое восхищение.

Но внутри у меня была спокойная злоба, такая острая, что резало под рёбрами.

Куда конкретно мы прилетели, я не знаю, потому что у меня не хватило храбрости спросить навигатор. Когда шаттлы приземлились на огороженном, оборудованном и охраняемом побережье, на отличную площадку рядом с причалом, Ливэй, который психовал и суетился, вдруг притих. Он сам открыл контейнер, где был Кранц; в лице у Ливэя мне даже померещилось что-то человеческое… то ли печаль какая-то, то ли даже вина… ухмылочка у него, во всяком случае, была, пожалуй, виноватая.

— Люди Куанг перегнали сюда субмарину, — сказал он Кранцу. — Вон, видишь, у пирса…

Живые очертания субмарины, не похожие на очертания машины, а напоминающие скорее отдыхающего морского зверя, вполне ясно говорили, что строили эту штуку шедми. Кранц легонько кивнул, тронул Ливэя за плечо:

— Очень хорошо. А где мой пилот?

Ливэй смешался и кашлянул:

— А… вон, на берегу.

Лэнга возвышался над китайцами, как сосна над черничником — и было очень заметно, как людям Ливэя неуютно, даже страшно. С нами были ещё двое пилотов Армады, — своеобразно красивый парень, моложе Лэнги, темноволосый, с серым большеглазым лицом и роскошной гривой, забранной в три хвоста, и высокая статная девушка, белая, как мрамор, с копной белоснежных волос, — но больше всего пугал Лэнга, он со своим шрамом и выбитым клыком напоминал какое-то недоброе морское божество. Здесь, под открытым небом, на свободе, шедми производили совершенно не то впечатление, что на станции: здесь они выглядели стихийной силой.

Кранц улыбнулся и махнул им рукой.

— Послушай, русский, — тихонько сказал Ливэй, — а вот существа… скажи, они не убьют меня? Какими демонами они становятся, когда вырастают… — и содрогнулся.

— За помощь? — ужасно удивился Кранц.

Ливэй бросил на него быстрый досадливый взгляд — и подошёл к шедми, держа руки перед грудью, часто дыша и горбясь.

Шедми к нему обернулись. От их взглядов Ливэя скорчило совсем, он, видно, хотел поклониться, но ему было не разогнуться — и, наверное, нестерпимо смотреть в их лица.

— Послушайте, — пролепетал Ливэй, — клянусь… клянусь могилой отца, я не убивал. Ни одного. Я препарировал, да, но уже мёртвых. Клянусь.

— Если ты поможешь живым, это не будет иметь значения, — медленно и чисто сказал по-английски темноволосый парень.

Ливэй оглянулся на Кранца — и Кранц кивнул.

Ливэй облизал губы, с трудом поднял глаза — и содрогнулся снова.

— Человек, — сказал Лэнга с помощью дешифратора, — говори.

— Я дам лоцмана, — сказал Ливэй. Его голос сорвался, он кашлянул и продолжил. — Вы приведёте субмарину к базе, чтоб принять… их… существ… ваших детей… на борт. Вот. Потому что катер… он маленький. И потом, опасно на катере… а на субмарине есть защита от радаров.

— Давай лоцмана, — сказал Лэнга.

Китаец лет тридцати пяти, маленький плотный мужичок с простецким лицом, попятился.

— Босс, — пробормотал он, — с ними я в море не пойду. Ни за какие деньги. Лучше здесь меня убейте.

Никто и среагировать не успел — рядом с ним вдруг появился Бердин. Помахал перед носом китайца рукой с портативным дешифратором в браслете, хохотнул:

— Брось! — и толкнул китайца в плечо. — У них такие рыбки… ух, какие рыбки! Увидишь изнутри — обалдеешь. Ещё детям будешь рассказывать, на чём в море ходил.

У китайца так явно отлегло, что он даже выдохнул:

— Так ты тоже идёшь?

Бердин ухмыльнулся открыто и глуповато и кивнул:

— Ай, брось! Я с ними уже ходил, что ты думаешь… Он — мой кореш, — и подтолкнул Лэнгу плечом.

Юлька подошёл тихо, как кот, и обнял юношу и девушку шедми за плечи.

— И я с вами, — сказал он, улыбаясь, по-китайски и довольно сносно, во всяком случае — понятно.

Это всё решило. За десять минут они погрузились на субмарину, она неслышно отошла от пирса и исчезла под водой — как кит нырнул.

Я смотрела, как они грузились и отплывали — и мне было так страшно, что страх лежал в желудке ледяным комом и толкал под рёбра. Кранц как-то догадался об этом — непонятно как, но вряд ли по выражению моей тупейшей физиономии — и тронул меня за локоть: