Интересуясь только Желтым Иром, Бьернссон не очень разобрался в том, что делал Нан в провинции, едва заметил разгром варваров, смерть аравана и смерть наместника - словом, все, о чем рассказано в предыдущей книге. Он усвоил только одно: что его коллега, Лоуренс, устрашившись исследований, отдававших чертовщиной, мистикой и девятым - от опыта - доказательством бытия Божия, сделал следующее: взял кота, - ах, как хорошо Бьернссон теперь помнил этого проклятого, серого с проседью кота, пустил кота в алтарь, где покоилась, в виде шара, божественная субстанция. После этого, по непроверенным сведениям, божественная субстанция для удобства кота приняла облик мыши, и кот ее сожрал. Засим Лоуренс запихал кота в портфель и полетел в далекий остров в северном океане, а по дороге утопил кота в кратере морского вулкана.

Бьернссон знал, что скоро их, ученых, воротят на Землю, монастырь пропадет; попросился у отца-настоятеля, старенького вейца, идти вместе в столицу, а в столице попросился в мир.

Бьернссон ждал полчаса. Шаваш вернулся, улыбаясь, протянул Бьернссону бумаги:

- Тут, увы, еще некоторые формальности. Мне нужно несколько часов. Я почту за честь навестить вечером монастырь и отдать вам документы.

Шаваш стоял вполоборота к окну: в золотистых его глазах отражались облака и далекие шпили управ. Бьернссону вдруг стало ужасно неловко. Он понял, что, в сущности, обманывает этого славного мальчика. А вся галактика - обманывает вейцев. Посмотрим, приглядимся, а там уж и поможем... Четверть века уже смотрят: четверть века с тех пор, как Ванвейлен грохнулся об эту планету и так глупо, так непростительно себя повел! Чушь! Просто где-то в городе, полагающем себя настоящим Небесным Городом, бизнесмены и политики смертельно испугались тех непредсказуемых изменений, которые внесет в хрупкое международное равновесие, и так подтачиваемое диктаторами и хапугами всех мастей, эта страна, с ее невостребованными залежами, с ее трудолюбием. "Четверть века отговорок подумал Бьернссон, - и с каждым годом наша вина все тяжелее. Жертвы эпидемий, наводнений..."

Бьернссон очнулся. Шаваш, улыбаясь, протягивал ему бумаги.

- Жить вам будет негде. Если вы сочтете возможным перебеливать некоторые справки, я бы постарался предоставить вам комнату при управе...

- Послушайте, Шаваш, - хрипло сказал Бьернссон. Я...

Физик остановился. Молодой чиновник, с длинными завитыми волосами, в желтом бархатном кафтане, шитом узлами и листьями, предупредительно глядел на него.

- Вы, - вежливо повторил Шаваш.

"Бог мой, ну что я ему скажу, этому мальчику, - подумал физик. Он меня за сумасшедшего примет. Бывали уже такие случаи."

- Я вам очень благодарен, - сказал Бьернссон.

Свен Бьернссон вышел из кабинета Шаваша и зашагал по увитой зеленью галерее, щурясь и вспоминая лицо Шаваша. "Какой славный мальчик, - подумал он. Притом, слухи о здешней бюрократии сильно преувеличены. Как легко он согласился. Хорошо, что я не застал Стрейтона, - Стрейтон, вероятно, упрямился бы дольше".

Через два часа Бьернссон предстал перед настоятелем, старым вейцем, и сообщил, что гражданские власти не стали чинить ему никаких препятствий.

- Очень хорошо, сын мой, - сказал настоятель, и посмотрел куда-то в сторону. Бьернссон тоже скосил глаза в сторону и вдруг увидел, что настоятель смотрит на седого с проседью кота, того самого кота, которому Лоуренс скормил божественную субстанцию.

- Мяу, - ласково сказал кот и пошел навстречу Бьернссону.

Все вейские слова вылетели из головы физика.

- Во имя отца и сына, - с ужасом сказал он, поднял руку и перекрестил кота. Немыслимое животное не сгинуло, а Бьернссон упал на пол и потерял сознание. Настоятель, старый монах, взял кота на руки и долго глядел на упавшего человека. Глаза его из серых почему-то стали цвета расплавленного золота.

- Отец Нишен, - произнес наконец настоятель, обращаясь к другому монаху-вейцу, - когда придет этот чиновник, Шаваш, известите его, пожалуйста, что в документах больше нет надобности.

Когда с государя сняли мешок, он обнаружил, что лежит посереди мощеного двора: над ним, пританцовывая, хохотал Харрада, и высоко вверху, на галерее второго этажа, в руках его слуг и товарищей пылали факелы, и свет их, мешаясь со светом луны, плясал на красных лаковых столбах и оскалившихся драконьими мордами балках.

- Ну, мерзавцы, - пнул Харрада государя, - теперь говорите, кто вы такие и чего залезли в мой дом.

- Позови стражу! - закричал Варназд.

Харрада расхохотался.

- Зачем? У тебя лопуха нет, у того - поддельный. Кто вас хватится коза в родном огороде?

Новый знакомец государя, притороченный к бронзовой решетке, молча и злобно дергался, пытаясь высвободить руки. Харрада повернулся к нему и высунул от удовольствия розовый язык.

- Как тебя зовут по-настоящему? - спросил он.

- Это все, - за то, что я оскорбил твоего дружка?

- Не дружка, а подружку, - хихикнул Харрада.

Новый знакомый сплюнул от отвращения. Харрада вздыбился и заорал, чтобы ему подали плетку. Расак испугался. Он знал, что Харрада уже не раз убивал вот так людей, и боялся, что, если убивать людей, это когда-нибудь кончится плохо. Расак подошел к Харраде, пошарил по нему руками и запрокинул голову:

- Рада, - сказал он, - пойдем. Эти двое подождут.

Глаза Харрады стали млеть; он и Расак ушли, а обоих юношей отволокли в какой-то сарай и привязали к прокопченным столбам.

В сарае было темно и страшно. Слезы душили государя. Воображению его доселе рисовалось - он называет себя, все падают на колени. Государь был умным юношей, и понимал, что Харрада сочтет его безумным, но на всякий случай тут же прикончит. "Весь мой народ, - подумал государь, - состоит либо из обиженных, который никто не защищает, либо из обидчиков, которым никто не препятствует".

- Как ты мог, - с упреком сказал государь новому знакомому, решиться на грабеж?

Тот молча пыхтел, пытаясь выдернуть столб. С крыши летели соломенные хлопья. Прошел час. Юноша выдохся и затих.

- Как ты думаешь, - сказал Варназд, - он нас отпустит?

- Отпустит, - сказал новый знакомый, - поплюет в рожу и отпустит на тот свет.