- Ах ты, арбузная плеть, сколько под тебя добра ни клади, - все криво растешь.
Господин Шуш обиделся и отправился в ставку аравана Баршарга вступаться за бедняков, а наутро в деревне созвали мирскую сходку. Люди ходили радостные и ели казенных свиней, а богачи попрятались по домам, и только подхалимы их распускали слухи: заложные покойники, мол, вредят урожаю.
Араван Баршарг прискакал на сходку с тремя дюжинами варваров.
- Отныне, - сказал Баршарг, - прибрежные деревни получают статус военных поселений и особые порядки. Сколько в деревне земли?
- Триста шурров. Сто шурров общинных, и двести - государственных.
Это, надо сказать, не значило, что у общины одна треть земли, потому что каждый государственный шурр был в три раза больше общинного, а государева гиря - на треть тяжелее.
- Так какого ж беса вы скандалите из-за ошметков? - сказал араван Баршарг, - пусть общинные земли останутся за владельцами, а государственные раздайте тому, кто хочет.
И уехал.
А вечером Хайша Малый Кувшин ел квадратный пирог, и круглый пирог, упился пьян и плясал в обнимку с хозяйским сыном и кричал:
- И мне, и тебе! Деремся за зернышко, а рядом пирог гниет...
Той же ночью Хайша Малый Кувшин отправился в Козью-Заводь, где были схоронены мешки с солью, - он договорился с чиновником, что тот, по военному времени, учтет соль по хорошей цене и даст землю получше.
В это время араван Баршарг в командирской палатке с малиновым верхом, о пяти золотых углах, о пятистах золотых колышках, разбирал донесения и ответы на свои письма.
Настоятель храма Шакуника и наместник ответили вместе. Они были согласны, но предлагали: пусть совет регентов состоит из сотни наиболее уважаемых лиц, а решения его исполняют для простоты пятеро: араван Баршарг, наместник Рехетта, настоятель храма Шакуника, господин Арфарра и господин Даттам; трое, стало быть, монахов-шакуников против двух ненавидевших друг друга чиновников.
"Наиболее уважаемых лиц" провинции предполагалось определять так: это были люди с собственным заводом, или лавкой, или виноградниками, или иным имуществом, приносившим в год не менее четырехсот ишевиков. Манифест государыни Касии уже загодя объявлял их врагами государства и кротами, роющими дыры в общем имуществе. Вследствие этого новая власть могла рассчитывать на их преданность.
Сын Баршарга, тысячник Астадан, откинул полог: у входа развевалось оранжевое знамя с изображением белого кречета, и тянулись безукоризненные ряды палаток. А войска все подходили и подходили.
Астадан удивился:
- Зачем им этот дурацкий совет?
- Они думают, - пояснил отец, - что я легко могу отдать приказ зарезать Даттама, но что я не решусь с помощью войска забрать власть у сотни "уважаемых лиц".
Сын аравана Баршарга очень удивился:
- Они что, с ума сошли? В Зале Ста Полей мы справились с тремястами чиновников с помощью тридцати стражников. Неужели десять тысяч наших всадников не совладает с их глупым советом?
- Помолчи, маленький волчонок, - сказал араван сыну, - я не собираюсь обходиться с уважаемыми людьми, как с чиновниками.
И Бариша, секретарь покойного экзарха, написал сто писем ста уважаемым людям, и не стал спорить с Баршаргом.
Зрачки от горя по смерти Харсомы у него были квадратные, и Бариша думал: "Все в мире обречено на страдание, и государство обречено на страдание. Лучше уж ему страдать от насилия богатых, чем от насилия бедных, потому что насилие бедных, как ураган, и как разрушенная дамба, и как конец мира. И не этого ли хотел государь Харсома?"
Вскоре пришли письма от Даттама и Арфарры.
Письмо Даттама поразило Баршарга. "Восхищен вашими мерами. Надобно решиться - либо мы, либо они", - лукавый, осторожный Даттам пишет такое!
Или это - ловушка? Или Даттам боится, что Баршарг не простил ему смерти брата, и намерен продать Баршарга двору?
Но письмо пришло не одно. Вместе с ним посланец Даттама передал Баршаргу мешок, развязав который, Баршарг онемел. В мешке были не бумажные деньги империи, и не золотые, право чеканить которые вытребовал Харсома, в мешке были кожаные платежные поручительства храма, считавшиеся среди крупных купцов самым надежным средством расчета. В мешке была сумма, гигантская даже для сибарита и взяточника Баршарга, - четыре миллиона ишевиков. Полтора официальных годовых дохода провинции, - шесть лет содержания войска. Сухая записка рукой Даттама извещала, что господин Баршарг вправе употребить присланные векселя на благо государства Варнарайн и по собственному усмотрению.
Арфарра писал осторожней, всемерно одобряя меры аравана Баршарга по охране частной собственности, однако сообщал, что привлечение богатых людей к управлению государством - не единственный, а может, и не лучший способ заинтересовать их в сохранении нынешней власти. Например, можно занять у этих людей большие суммы денег под обеспечение государственными землями и предприятиями. Это навеки свяжет их с новой властью и восстановит их против Касии, которая в случае победы не только не вернет занятого, но и конфискует остальное.
Да, - изумился Баршарг, прочитав письмо, - это уже не тот глупец, с которым я спорил о судьбах государства, и который считал, что в стране не должно быть ни бедняков, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к независимости! Жизнь в королевстве горожан и рыцарей кое-чем его научила!
Или - нет?
Или Арфарра остался прежним фанатиком и неудачником? Или он и сейчас подписался бы под каждым указом государыни Касии, а в стране аломов научился не править, а всего лишь хитрить?
Ну да все равно, - не сумасшедший же он, вставать на сторону государыни, которая жаждет его головы вот уже пятый год, только потому, что верит в те указы, в которые не верит она сама?
Утром первого дня Лин, благоприятного для жертвоприношений предкам, в столице Варнарайна должны были состояться похороны государя Харсомы, и вслед за этим - первое заседание наследников. Баршарг не торопился в столицу. Он уехал через неделю, когда в войсках его уже называли не иначе как "Баршарг Белый Кречет", а в приграничных деревнях говорили, что он потомок Иршахчана.
