- Да-да, - сказал он, - вот и с вами произошла подобная история, хоть вы и стесняетесь о ней говорить. Это делает вам честь, что вы, несмотря на изгнание, не отказываетесь от приверженности строю родного города... Но поверьте, - ваш политический опыт ничтожен из-за молодости ваших городов. История здешнего материка насчитывает тысячелетия, - и в ней еще не было примера народовластия в рамках большой страны. Так что выбор может идти лишь между страной, где царит закон и государь, и страной, где власть государя ограничена беззаконием.
"Да он надеется меня переубедить", - вдруг понял Ванвейлен смысл разговора.
- К тому же, - продолжал Арфарра, - и при демократии в городе, существует как бы два государства, бедных и богатых, и интересы их противоположны.
И только там, где властвует государь и закон, нет ни нищих, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к своеволию.
Закон может быть нарушен, но нет такого закона, в котором написано, что народ должен быть угнетен, чиновники - продажны, государи несправедливы, и люди - алчны. А когда государство рассыпается, должности, правосудие и имущество становятся частной собственностью, и тот, кто владеет людьми и правосудием, становится сеньором, а тот, кто владеет землей и деньгами, становится богачом. И то, что в избытке у одного, будь то свобода или деньги, увы, всегда отнято у другого.
- О боже мой, - сказал Ванвейлен. - А что же отнимает тот, кто, имея избыток денег, ставит на эти деньги новый цех и производит ткани, которые бы иначе не были произведены?
- Он отнимает добродетель у общества, - ответил Арфарра. - Цехи производят количество тканей, предусмотренное законом. А то, что производит этот частный предприниматель - он производит сверх необходимого, для разврата и роскоши.
- Но ведь в империи есть частные предприниматели, - сказал Ванвейлен.
- В империи, - сказал Арфарра, - есть и убийцы, и воры, и больные... Если вы возьмете статистические данные, то вы узнаете, сколько в таком-то году в такой-то провинции умерло людей от чахотки... Это, однако, не означает, что чахотка - нормальное состояние человеческого организма...
- Но ведь государственный цех неэффективен! - сказал Ванвейлен. Государство не заинтересовано в прибыли!
- Разумеется, - ответил Арфарра. - Государство заинтересовано в человеке, а не в прибыли. Люди в государственных цехах работают восемь часов, и чиновникам нет нужды увеличивать этот срок. А в черных цехах, Арфарра выпрямился, - в черных цехах при конце прошлой династии работали по восемнадцать часов в сутки, а получали меньше, чем в цехах государственных. Богачи брали на откуп целые провинции и растирали людей, как в молотилке, землевладельцы получали право творить суд и творили расправы, а люди, нанятые, чтобы защищать справедливость, соперничали в корыстолюбии и лжи. И это не могло кончиться ничем другим, как бунтами и вторжениями.
- Так, - сказал Ванвейлен, поднимаясь. - Вас вышвырнули из той страны, так тряпку, собрали тряпкой грязь и вышвырнули, а вы...
И прибавил слова, которые всем семерым потом вышли боком:
- В моей стране, во всяком случае, у богатых и бедных есть общие интересы...
Ванвейлен, вскочив, опрокинул столик: костяные фигурки полетели на пол вместе с бумагами, и туда же - песочные часы-перевертыш. Какого черта Арфарра всегда держит при себе это старье? Ах, да, почтенье к традициям, и удобно для "ста полей". Ванвейлен наклонился было собрать бумаги.
- Советник Ванвейлен! - произнес Арфарра, улыбаясь своими яшмовыми глазами, - я, конечно, не могу допустить, чтобы вы в таком разгоряченном состоянии принимали участие в завтрашних событиях...
Ванвейлен обернулся, но поздно: два человека схватили его под одну руку, два - под другую. Черт побери! Эти широкие плащи действительно мешали дотянуться до оружия... Ванвейлен забился, как рыбка. Тут же сзади накинули тряпку с каким-то зельем, защипало в глазах, Ванвейлен потерял сознание.
Он очнулся довольно скоро, как ему показалось, и в странном месте. Каменный мешок, сверху два тощих луча света. В полу были кольца, к кольцам этим его, связанного, привязали второй раз. Странность была в том, что кто-то заботливо подоткнул под связанного человека толстый парчовый покров, а соломы не подложили, и было холодно. Ванвейлен поразмыслил и понял, зачем нужен покров: чтоб на одежде королевского советника не осталось этой мерзкой погребной слизи, селитряной какой-то.
Ванвейлен все-таки Арфарру знал. Относительно своей участи у него сомнений не было. Завтра королевского советника Ванвейлена, ближайшего друга советника Арфарры, найдут мертвым, и улики будут указывать на того, кто Арфарре мешает.
Обвинитель Ойвен, у которого рот паутиной не затянет, прочтет над его телом надгробную речь, плавно перерастающую в руководство к погрому, если, конечно, это не на Ойвена будут указывать улики.
"Именно поэтому, - подумал Ванвейлен, - я еще жив. Советник хочет дождаться завтрашнего дня, посмотреть, как сложатся события, кто ему мешает больше всех..."
Так Ванвейлен думал сначала, а потом стал размышлять и дальше. Почему это, например, советник Арфарра поручал ему такие вещи, о которых не знал толком даже послушник Неревен, вещи вроде обустройства пещерки в старом русле; и сама его мгновенная карьера и внезапная популярность не были ли созданы Арфаррой с заранее имевшейся в виду целью? По крайней мере - одной из возможных целей? Без роду, без племени - идеальная искупительная жертва. Не одними же чудесами пробавляться...
Ванвейлен усмехнулся. Он давно понял, что в стране этой имущий мог сохранить имущество, только обладая властью, но забыл, что судьба имущего и власть имущего были равно превратны. Власть была здесь главной собственностью, и, как всякая собственность, отбиралась в одночасье.
И товарищи уехали, и передатчика Ванвейлен давно не носил. Был кинжал на поясе, в трехгранных ножнах, и в кинжале - лазер. Но связали его так, что не пошевелиться.
Потом заглянул кто-то, увидел, что у советника глаза открыты, покачал головой и опять прижал ко рту тряпку с эфиром, чтоб не терзался человек мыслями.
