Даттам прошел по городу: объявлений новой власти никто не срывал и не ел. В одном из объявлений за его голову давали две тысячи и говорили, что это его огненные забавы спалили год назад рисовые склады. Вдруг раздались радостные клики, загустела толпа. Даттам подошел: посереди ликующего народа стоял человек в небесно-голубом кафтане и читал такой указ:
- Отчего случилось восстание? Оттого, что чиновники прежней власти угнетали народ. Души их почернели от жадности, зубы народа - от гнилых корней. Увы! Мы, император Великого Света, небрежно исполняли веления богов! Почему же коварные царедворцы не укоряли нас за это? Если бы народ не угнетали и не обманывали - неужели бы взялись за оружие!
Что это? - стал расспрашивать Даттам, - и что же услышал! Как раз в это время государь узнал о размерах бедствия и ужаснулся. Сместил виновников с должностей, а иные умерли от огорчения. Господин Падашна, мучимый раскаянием, отказался от должности наследника и удалился в монастырь, а наследником государь по совету людей благоразумных избрал своего троюродного племянника Харсому. Тот немедленно отправился в Варнарайн во главе войск.
В списке чиновников, сопровождавших нового экзарха, значился и Арфарра - не стал-таки монахом... У Даттама в голове все как-то смеялось, он подумал: Харсома - мой друг, с Харсомой я договорюсь о сдаче. Как Баршарг... Баршарг, стало быть, действовал тоже по приказу Харсомы...
Даттам отправился в храм Шакуника.
У входа в храм людей было больше, чем травы в поле, - храм раздавал голодающим рис. Главное здание храма стояло на площади, по витой лесенке на колокольню бежал монах, и колокольня была такая высокая, что, казалось, вместо колокола на ней повешено солнце. А сам храм - как колесница: на восьми стенах - восемь колес, восемь колес о восьми спицах, в каждой спице восемь шагов. Воры побоялись, власти остереглись - хватать колесо за спицы...
Вдруг рядом - женский голос:
- Слышь, монашек, - а у входа в храм с утра чегой-то обыскивают...
Даттам вздрогнул и понял, чей рис храм раздает голодающим... Пошел бочком из толпы. Глядь - в переулке конный патруль:
- Что-то этот монах больно похож на мятежника.
Тут же его схватили четверо за руки и поставили перед начальником. Тот сидел на коне и держал меч в левой руке, а щит в правой. А начальник, надо сказать, и не думал, что перед ним повстанец, а просто накануне проигрался в кости и хотел получить с прохожего на отыгрыш.
- Ты кто таков?
Даттам промолчал, а в народе стали кричать:
- Совести у вас нет! Государь амнистию объявил, а вам - на аресте нажиться...
Рядом со стражниками стоял мальчишка-разносчик, державший на голове плоскую корзину с салатовыми кочанами и жареным гусем. Один из стражников вытащил гуся из корзинки и начал есть. Тут разносчик обиделся, - шварк корзинкой о голову стражника. Кочны так запрыгали по мостовой. А Даттам вырвался из рук стражников, подскочил к начальнику и ударил по щиту ногой. Щит прыгнул и своротил тому всю челюсть. Другого стражника Даттам заколол ножом и бросился бежать.
- Вот это молодец! - кричали в толпе.
А Даттаму совсем стало плохо. Он добежал до городских ворот, принял степенный вид и даже понять не может - это желтые куртки или желтые пятна у ворот. Разобрался, наконец, что куртки. Потихоньку прошел колоннадой синего храма и вылез из города по старому водопроводу, разрушенному его машинами.
Даттам побежал по дороге прочь от столицы: солнце палило над самой головой, все деревья покорежились и увяли, вдоль дороги - только столбы с предписаниями и без тени. И у самого седьмого столба прямо под иршахчановым оком - кучка всадников, и свернуть некуда. Поравнялись; на переднем всаднике бирюзовый кафтан, трехцветный шнур по оплечью, и глаза золотые, как яшмовая печать - секретарь экзарха, Арфарра.
Арфарра оглядел бродячего монаха, побледнел и ткнул коня носком сапога. Всадники поскакали дальше. Вдруг один из них обернулся и говорит:
- Слушай, божья птичка, где это ты по такой жаре промок по пояс? Неужто теперь из города выпускают только по водопроводу?
Тут, однако, иршахчаново око со столба подмигнуло Даттаму, и дорога вспучилась, и Даттам вместо ответа упал ничком прямо в пыль...
А дух дорожного столба задернул око и доложил:
- Преступник схвачен. Обидно, однако, что обязанности за чиновников земных выполняет лихорадка, да еще из варварской страны...
Даттаму чудились всякие ужасы, мертвецы на золотых ветвях, приходил Мереник и хохотал: "Ну, так кто из нас неудачник...", было видно, что у секретарей в управе Бужвы - сероводород вместо крови.
Через неделю Даттам очнулся: каменный мешок, стены сочатся слезой, как соевый сыр, руки склеены веревкой, а волосы и платье - кровью и тухлым яйцом. Каждый день, пока он был без сознания, стражники обкладывали его бычьими потрохами и били над ним гусиные яйца, - лучшее средство против колдовства...
Вечером на Даттама надели белый плащ и снесли в судебную залу, где по семи углам курились треножники и на письменном коврике прилежный секретарь растирал тушь. Однако, надо сказать, от Даттама так мерзко несло гусиной кровью, что даже аромат "мира и спокойствия" не помогал. А в восьмом углу сидит человек - в простом платье без знаков различия, брови - оправа, глаза - жемчужины, так и чувствуют собеседника. Исхудавший, озабоченный Харсома!
Стали оглашать обвинение. Читали долго, однако, о покупке риса у храма не сказали ни слова, не сказали даже, что Даттама первый раз взяли у храма и в монашеском плаще, а написали, что колдун проник в город, чтоб навести порчу на цистерны с водой.
- Ты согласен с этим? - спросил Харсома.
Даттам вспомнил: не хватай колесо за спицы...
- Да, господин экзарх.
Стали опрашивать свидетелей. Мальчишка-разносчик показал:
- У меня в корзинке лежал салат витлуф и жареный гусь. Колдун выхватил корзинку, закричал: "Оживи!" Гусь перевернулся и ожил, колдун ухватил за хвост и полетел.
Тут, однако, у Даттама от казенных благовоний закружилась голова, он потерял сознание и смертного приговора не слышал.
Меж тем дела у мятежников снова пошли на лад: Бажар и Рехетта ссору свою, что называется, прикрыли шапкой. Бажар захватил половину Иниссы, а Рехетта обложил столицу провинции и грозился, что превратит в лягушку всякого, кто обидит племянника. Наследник Харсома приказал не торопить с казнью и беречь Даттама, как золотую денежку. А тюремщики боялись пророка и жалели его племянника.
