– Хвала Всеблагой, – выдохнул старик через несколько мгновений с истовой благодарностью. – Она сохранила тебя для Лавальи. Хвала Милосердной сестре, я успел увидеть тебя до того, как меня примет Претемнейшая. О, я знаю, ты едва ли вспомнишь обо мне с теплом, и все же я счастлив нашей встрече! Никогда я не был так счастлив, как сейчас – ведь теперь я знаю, что наш род не прервется!

– Род? – повторил Лучано одними губами, но Джанталья не услышал.

– Я нашел бесспорные доказательства! – заявил он уверенным сильным голосом, тоже помолодевшим на несколько лет. – Записи в приюте, свидетельство его служителей… Твой след потерялся у Шипов, но мои люди навестили грандмастера Ларци, и он подтвердил, что забрал тебя в свой дом десятилетним, а было это семнадцать лет назад. И что к Шипам ты попал из того самого приюта, где тебя оставила эта путта. Проклятая дура, что ей стоило подождать хоть немного?!

– Действительно, – снова улыбнулся Лучано, на этот раз услышав свой голос. – Что ей стоило…

– Прости меня, мальчик мой, – попросил Джанталья дрогнувшим голосом, и в его глазах, точно таких же, как у Лучано, засверкали слезы. Так странно было это видеть, словно Лучано смотрел на себя самого, постаревшего и плачущего. – Прости… Если бы я только знал! Как жестоко я ошибся, а судьба заставила расплачиваться за эту ошибку тебя… Но теперь все будет хорошо! Клянусь, я искуплю свою вину! Мы станем семьей, и я сам возведу тебя на трон Лавальи! Эти люди, – он оглянулся на молчаливых свидетелей, словно впервые вспомнив о них, – цвет нашего города. Грандсиньор Корнелли – градоправитель Лавальи! – Синьор в малиново-золотом, подававший ключи от Лавальи, снова поклонился, а старый Джанталья продолжил: – Грандсиньоры Ортино и Моретти – мой казначей и канцлер. – Последовали еще два поклона. – Грандсиньор Браска – адмирал нашего флота! – На этот раз поклонился четвертый, и Лучано похвалил себя за то, что правильно угадал с мундиром. – Они все верны мне и будут тебе преданными слугами и помощниками. Мне… осталось недолго, мальчик мой. Я был уверен, что сочтены даже мои дни, не то что недели, но теперь… Теперь я еще поживу! Выпрошу у Всеблагой и Претемнейшей хоть немного жизни, вымолю каждую минуту, чтобы побыть рядом с тобой, передать тебе город, научить всему… О, ты быстро научишься! Ты даже среди Шипов не пропал, твой мастер сказал, что ты редкий умница… И ты станешь лучшим правителем, чем я, не так ли, мальчик? Мы тебя женим… У Франческо внучки на выданье, он за тебя любую отдаст! Если Благие сжалятся, может, я даже правнуков увижу, а если нет, что ж, и в Садах буду за тебя молиться… мальчик мой…

Он смотрел на Лучано, и слезы текли по морщинистому, но странно прояснившемуся лицу, а глаза горели так ярко и светло, что Лучано почувствовал себя последним подлецом, понимая, что должен это сказать. И зная, что если солжет, утаит истину, то будет подлецом и мерзавцем еще большим. А ведь солгать так легко! Сколько там жизни осталось старому Бальтазару? Год, ну два…

И он может провести их совершенно счастливым, обучая Лучано править городом и дожидаясь правнуков от женщины, на которой его женит. Уже и с Риккарди договорился. И вряд ли тот против такого союза… Да, все может быть просто замечательно! К тому моменту, как откроется правда, старик наверняка умрет, а сам Лучано уже будет прочно сидеть на троне! Ну, конечно, если его не отравят, не проклянут, не уморят черной лихорадкой, просто не сунут нож в спину… Но это привычный риск властителей, а у него, Шипа, даже больше шансов, чем у прочих.

И все будет хорошо! И даже не нужно вспоминать про Альса и Айлин, потому что дело не в них… Нет, он не будет сейчас думать, что принц Джанталья мог бы стать королю Дорвенанта ничуть не худшим другом, чем Лучано Фарелли… Более полезным, во всяком случае… Нет, не сейчас!

Просто нельзя начинать с такого обмана – неважно, внуком при этом становиться или принцем. Потому что все, что Бальтазар Джанталья так щедро ему сулит, это все предназначается не самому Лучано, а продолжению Бальтазара – его внуку, крови его рода, которая должна передаваться дальше через потомков. Это их Бальтазар сейчас видит в нем безумно счастливыми глазами. И солгать – значит взять то, что тебе не принадлежит. Как же обидно… И как сладко и легко, что выбор делать в итоге не придется, потому что зачем Джанталье такой внук? Обрезанная ветка родового дерева, не способная дать почек?

– Синьор Джанталья… – начал Лучано, осекся и поправился: – Грандсиньор!

– Зови меня дедушкой, – умоляюще попросил тот, и внутри у Лучано что-то скрутилось колючим тугим комком, впиваясь в самое нутро.

– Синьор… Бальтазар, – мучительно изнывая от непрошеной странной боли, снова начал Лучано. – Вы должны знать…

Сколько раз он представлял себе этот разговор, зная, что это просто глупая игра. Но воображал, как находит настоящую семью, как бросает им в лицо гневные слова о том, что его бросили, посчитав непригодным, а он вырос и доказал всем! Неважно, что именно доказал, лишь бы они поняли и пожалели, что поступили с ним так! Сколько раз он воображал, что станет для своих родителей то ли благодетелем, то ли, напротив, заслуженной карой. Что сотрет клеймо ненужности со своей души, вскроет этот нарыв и больше никогда не позволит…

А вышло вот так. И этому жалкому старику, который виновато и заискивающе смотрит ему в глаза, просто нельзя швырнуть все, что Лучано хотел сказать много лет. За что его карать? За то, что отказался от еще не рожденного внука? Да на его месте ни один дворянин не сделал бы большего! Что проще и понятнее, чем откупиться от простолюдинки, с которой твой сын побаловался разок-два? Иные даже откупаться не стали бы, сама дура виновата, если не сообразила, как избавиться от позора. А Джанталья обеспечил его мать, потребовав самую малость – чтобы та пощадила его душу, и так истерзанную семейной бедой.

Нет, если кого и обвинять, то это родного папашу, но до того уже в Садах не дотянешься. Или милую матушку, которая взяла деньги за рождение никому не нужного ублюдка, а самого ублюдка оставила в корзине перед приютом. Ну, спасибо, что не притопила в канаве, как лишнего щенка.

А Джанталью ему ненавидеть не за что, и сложись жизнь иначе, найди его старик несколькими годами раньше… Может, Лучано был бы счастлив стать ему внуком! Подумать только, из Шипов – в принцы! Да об этом даже сказки бессмысленно придумывать, любой только посмеется. А у него могло бы случиться! И принцем он уж точно был бы не хуже, чем многие… Но что теперь об этом думать?

– Синьор Бальтазар, – опять повторил Лучано и не выдержал – отвел все-таки глаза. – Я не могу принять ваш…

Дар? Наследие?

– Мальчик мой, конечно, ты можешь! – с радостной уверенностью заявил Джанталья, и этой радости, просто лившейся из его голоса, хватило, чтобы Лучано выдохнул:

– Синьор Бальтазар, вы хотите оставить Лавалью тому, кто продолжит ваш род. Но это не я. Простите, это невозможно.

Если раньше в зале было просто тихо, то сейчас тишина стала твердой и холодной, как утоптанный сугроб – хоть ножом ее режь. И в ушах почему-то зазвенело. Лучано окинул взглядом застывших, как статуи, свидетелей, и продолжил так же торопливо, как до этого говорил Бальтазар:

– Я вас ни в чем не виню, синьор Бальтазар. Вы поступили честно. И великодушнее, чем многие на вашем месте. Но теперь это все уже неважно. Не имеет значения. Я не продолжу ваш род.

– Не… – выдавил старик, глядя на него с недоумением. – Но… почему…

– Потому что я – Шип, – безжалостно уронил Лучано, чувствуя себя так, словно воткнул нож в грудь старого Джантальи и поворачивает его там с каждым словом. – И хуже того, я старший мастер. Вам неоткуда знать, но при посвящении в младшие мастера Шипов, которые на это идут, лишают возможности иметь детей. Навсегда. Необратимо. Я не продолжу ваш род, синьор Бальтазар, потому что гильдия забрала у меня эту способность.

– Как… – выдохнул Джанталья, и непонимание в его взгляде медленно перетекло в ужас. – Но нельзя же… Мальчик… Целители!..