Больше всего на свете мне хотелось, чтобы белокурая девочка Настя родилась мальчиком.

  Каким угодно мальчиком. Тонким-звонким, томным и прекрасным, как рассвет (было бы неплохо).

  Бритым гопничком, интересующимся в подворотне, а не пидарок ли я часом (ты так себе никогда парня не найдешь, пративный).

  Сколиозным ботаником с торчащими ушами (как я).

  Гривастым гитаристом (с причала рыбачил опоссум Андрей).

  Хипстером. Геймером. Байкером.

  Хакером. Мазафакером.

  Но - мальчиком.

  Однако белокурая Настя была дочерью маминой подруги.

  Единственной маминой подруги.

  Ну вы осознали, да?

  С пацаном я бы еще как-то мог соревноваться. Но с ней?!

  - А вот Настя никогда не пачкает и не мнет одежду.

  - А вот Настя никогда не писает мимо горшка.

  - А вот Настя никогда не бьёт палкой крапиву. И дохлых голубей тоже никогда не потрошит. И даже не хоронит!

  - А вот Настя учится на одни пятерки.

  - А вот Настя уже умеет печь шарлотку.

  Да, вы все правильно поняли: я умею печь шарлотку не потому, что страшно люблю шарлотку.

  Самую жирную свинью Настя подложила мне, когда начала заниматься балетом.

  Я представил себя в обтягивающем трико посреди нашего двора. Типичный такой городской двор очень среднего Поволжья. Оторопевшие лица своих бывших (уже бывших) друзей. Вопросительно ползущую вверх бровь чоткого Витьки Жизы. И быструю, но мучительную погибель через арматуру в заднице.

  Я взбунтовался впервые в жизни, отчаянно и безнадежно. Матушка растерялась, и балет меня миновал.

  Но с тех пор моя жизнь покатилась под откос и где-то невдалеке замаячили бесславная доля сантехника, протоптанная дорожка в местный КВД и смерть под забором от передоза.

  Матушка уже смирилась с перспективой одинокой старости.

  То ли дело другие дети.

  Настя закончила школу с золотой медалью, а вуз - с красным дипломом. При этом Настя еще бегала марафоны, вела кружок вязания для радиолюбителей, защищала комодских варанов и играла на укулеле.

  А на пятом курсе замуж вышла за очень положительного молодого человека.

  На этом сияющем фоне я терялся по умолчанию, как бы ни старался.

  Она исчезла из моей жизни тёплым сентябрьским вечером, когда птицы собирались в стаи.

  - А вот Настя какая умница, - мечтательно сказала матушка, поднимая глаза от книги.

  Я вздрогнул, оторвавшись от написания второй главы диссертации ("Ницшеанские идеи в творчестве Генриха Манна"). И прямо почувствовал, как мой зад стиснули невидимые трико.

  Матушка, впрочем, не заметила, как я побледнел. Она смотрела куда-то вдаль сквозь мутноватое окно.

  - Защитилась недавно, да. И ее по распределению в Урюпинск пригласили. Место на кафедре дают, квартиру от института. Ну она, конечно, развелась со своим сразу и уехала... Молодец такая.

  ...по стеклу разливалось алое молоко заката, леса расцветали золотом, а бледный молодой месяц неуверенно карабкался в полупрозрачную высь. И никто, никто не услышал стройные ангельские хоры, разом заголосившие где-то в моей душе...

  На следующее утро я написал заявление об отчислении из аспирантуры и ближайшим поездом рванул в Москву.

  В плацкарте пахло дошираком и носками, в наушниках пел Чиж.

  Работу нашёл раньше, чем квартиру: две недели спал на вокзалах и питался шаурмой. С мазохистским наслаждением написал свою первую статью "Лолита отрицает липосакцию". Сидел на газоне неподалеку от Болотной площади, курил и смотрел, как тренируются файерщики. Ездил зайцем в метро. Подрался с двумя таджиками. Видел, как солнце растекается по зеркальным бокам башни "Федерация". Окончательно загубил свой потенциал и талант.

  Я впервые в жизни был по-настоящему счастлив.

  Настя, если ты это читаешь, знай, что я люблю тебя.