На место прибыли ближе к вечеру, и тут выяснилось, что Париж — точно такой же грязный и многолюдный город, как Лондон, только дома причудливее и усы у джентльменов пышнее. В город отправились не сразу: несмотря на острую нехватку чая в организмах путешественников, не стоило забывать об опасности слежки. Они вошли в главный железнодорожный вокзал, где Флут сделал вид, будто покупает билеты, и подняли ужасную суету, якобы торопясь успеть на ближайший поезд до Мадрида. А потом с багажом шумно ввалились в вагон мадридского состава с одной стороны, а затем тихонько выскользнули с другой, к большому недовольству единственного многострадального носильщика, получившего, впрочем, щедрое вознаграждение за свои труды. Далее на задах вокзала путешественники забрались в большую, довольно обшарпанную повозку, мадам Лефу объяснила вознице, куда ехать, и вскоре они остановились у крохотной ветхой часовой мастерской, располагавшейся рядом с пекарней. Алексия с немалым изумлением узнала, что все это находится на территории парижского торгового квартала.

Понимая, что скрывающимся от преследования привередничать не приходится, леди Маккон вошла следом за подругой в тесную мастерскую. Над дверью она заметила маленького медного осьминога и не вполне сумела сдержать дрожь тревожного предчувствия. Однако стоило ей оказаться внутри, как ее опасения мгновенно развеялись, сменившись любопытством. Мастерская была завалена часами и другими механизмами всевозможных форм и размеров. К сожалению, мадам Лефу, не задерживаясь, прошла через заднюю дверь и зашагала наверх по лестнице. Так, без особой помпы и церемоний, они оказались в маленьком вестибюле на втором этаже, где располагалось несколько сдаваемых внаем комнат.

Здесь Алексия почувствовала себя словно в дружеских объятиях: в комнате все дышало таким искренним гостеприимством и душевностью, что казалось, будто тебя приветствует радостным криком рождественский пудинг: уютно потертая мебель, яркие и веселые картины на стенах и приставные столики. Даже обои были славные. И в отличие от Англии, где в любых помещениях из уважения к сверхъестественным окна закрывали тяжелые шторы и царил полумрак, комната была светлой, солнечной и заполненной воздухом, свободно проникавшим с улицы благодаря распахнутым створкам. Но больше всего Алексию обрадовало множество разбросанных повсюду устройств и механических безделушек. В отличие от мастерской мадам Лефу, не имевшей другого назначения, кроме производственного, это был и дом, и мастерская. На конструкциях, напоминавших наполовину собранные вязальные машины, и кривошипных механизмах валялись какие-то шестеренки, а между ними стояли ведерки для угля. Семейный союз лаборатории и уютного жилища; ничего подобного Алексия никогда не видела.

Мадам Лефу коротко и неразборчиво окликнула кого-то, вероятно, хозяина мастерской, но разыскивать не стала. И непринужденно, словно любимая родственница, расположилась на мягком диванчике. Леди Маккон, которой такие вольности казались в высшей степени неприличными, вначале противилась желанию последовать ее примеру, однако усталость после долгого путешествия в конце концов убедила ее отбросить церемонии. Флут, который, кажется, никогда не уставал, сцепил пальцы за спиной и занял свою любимую позицию дворецкого — у двери.

— Ах, Женевьева, дорогая, какая неожиданная радость!

Вошедший в комнату джентльмен идеально соответствовал дому — мягкий, дружелюбный и увешанный разнообразными приспособлениями. На нем был кожаный фартук с множеством карманов, на носу — очки с зелеными стеклами, на голове — стеклокуляры в медной оправе, а на шее висел монокль. Без сомнения, часовщик. Говорил он по-французски, но, к счастью, гораздо медленнее, чем те, кого Алексии приходилось слышать до сих пор, и ей удавалось уловить смысл фраз.

— В тебе, кажется, что-то изменилось? — часовщик поправил очки и на мгновение взглянул сквозь них на мадам Лефу. Явно не замечая огромных усов, приклеенных над верхней губой изобретательницы, он добавил: — Шляпа новая?

— Вот ты, Гюстав, никогда не меняешься, верно? Надеюсь, ты не против такого неожиданного визита, — мадам Лефу обратилась к хозяину на правильном «королевском» английском в знак уважения к присутствующим Алексии и Флуту.

Часовщик с легкостью переключился на родной язык Алексии, словно владел им в совершенстве с рождения. Кажется, он только сейчас заметил гостей.

— Нисколько, уверяю. Я счастлив тебя видеть. В любое время, — что-то в голосе часовщика и в блеске его голубых глаз-пуговиц подсказывало, что эти слова — не просто дань вежливости. — А ты еще и друзей ко мне привела! Как чудесно. Очень рад, очень рад.

Мадам Лефу представила их друг другу:

— Месье Флут, мадам Таработти, это мой дорогой кузен, месье Труве.

Часовщик внимательно посмотрел на Флута и коротко поклонился. Флут ответил тем же, после чего объектом пристального внимания оказалась Алексия.

— Не из тех Таработти?..

Алексия не сказала бы, что месье Труве выглядел шокированным, это было бы преувеличением, но теперь в его поведении явственно ощущалось нечто большее, чем простая любезность. Правда, выражение лица трудно было разглядеть, поскольку в придачу к неизбежным усам у часовщика имелась еще и золотисто-рыжеватая борода эпических размеров, которая могла бы соперничать с кустом шелковицы. Казалось, усы, преисполнившись неумеренного энтузиазма и жажды приключений, решились захватить и нижнюю часть лица и ринулись в беспощадную атаку.

— Его дочь, — подтвердила мадам Лефу.

— В самом деле? — в поисках подтверждения часовщик перевел взгляд почему-то на Флута.

Флут коротко кивнул — один раз.

«Неужели это так ужасно — быть дочерью своего отца?» — подумала Алексия.

Месье Труве приподнял густые брови и улыбнулся. Это была короткая застенчивая улыбка, едва пробивавшаяся сквозь заросли бороды.

— Насколько я понимаю, вы никогда не видели своего родителя? Нет, конечно, и не могли видеть, не так ли? Это невозможно. Если вы действительно его дочь, — на этот раз он взглянул на мадам Лефу. — Это правда?

На щеке мадам Лефу показались ямочки.

— Без всякого сомнения.

Часовщик поднял к глазу свой монокль и вгляделся в Алексию одновременно сквозь него и сквозь очки.

— Замечательно. Женщина-запредельная! Вот уж не думал, что доживу до такого дня. Ваш визит для меня большая честь, мадам Таработти. Женевьева, ты всегда преподносишь мне самые очаровательные сюрпризы. И неприятности в придачу, само собой, но об этом, пожалуй, пока не будем, а?

— Мало того, кузен, — она ждет ребенка. А отец — оборотень. Как тебе это?

Алексия пронзила мадам Лефу суровым взглядом. Они не договаривались, чтобы выкладывать такие интимные подробности французскому часовщику!

— Мне нужно сесть, — месье Труве вслепую нашарил рукой ближайший стул и рухнул на него. Глубоко вздохнул и с еще большим интересом оглядел Алексию. Она подумала — кажется, он сейчас еще и стеклокуляры нацепит в придачу к очкам и моноклю.

— Вы уверены?

Алексия ощетинилась. Она так устала от вечного недоверия к ее словам.

— Можете не сомневаться. Я совершенно уверена.

— Удивительно, — проговорил часовщик, к которому, кажется, отчасти вернулось душевное равновесие. — Не обижайтесь, не обижайтесь. Вы должны понимать, что вы — чудо современной эпохи, — монокль вновь поднялся к глазу. — Хотя вы не очень похожи на вашего уважаемого отца.

Алексия бросила неуверенный взгляд на Флута, а затем спросила месье Труве:

— А есть на свете хоть кто-то, кто не знал моего неведомого батюшку?

— О, его как раз мало кто знал. Таково было его желание. Но он появлялся изредка в моем кругу или, вернее сказать, в кругу моего отца. Я видел его только один раз, да и то в шесть лет. Однако я все хорошо помню, — часовщик снова улыбнулся. — Должен сказать, он всегда умел произвести впечатление, ваш отец.

Алексия задумалась, не скрывается ли за этими словами какой-то неприятный подтекст? И поняла — наверняка скрывается. Зная то немногое, что она знала о своем родителе, правильнее было бы спросить, на что именно намекал француз? Но ее просто разрывало от любопытства.