В повести "Дуэль", написанной сразу же после путешествия, Чехов заявляет, что в России "никто не знает настоящей правды", а всякие претензии на знание ее оборачиваются прямолинейностью и нетерпимостью. Драма героев повести заключена в убежденности, что их идеи верны и непогрешимы. Таков дворянин Лаевский, превративший в догму свою разочарованность и неудовлетворенность. В позе разочарованного человека он застыл настолько, что утратил непосредственное чувство живой жизни. Он не живет, а выдумывает себя, играя роли полюбившихся ему литературных типов: "Я должен обобщать каждый свой поступок, я должен находить объяснение и оправдание своей нелепой жизни в чьих-нибудь теориях, в литературных типах, в том, например, что мы, дворяне, вырождаемся, и прочее... В прошлую ночь, например, я утешал себя тем, что все время думал: ах, как прав Толстой, безжалостно прав!" Каждый поступок, каждое душевное движение Лаевский подгоняет под готовый литературный трафарет: "Своею нерешительностью я напоминаю Гамлета,- думал Лаевский дорогой.- Как верно Шекспир подметил! Ах, как верно!" И даже отношения с любимой женщиной лишаются у него сердечной непосредственности, приобретают отраженный, "литературный" характер: "На этот раз Лаевскому больше всего не понравилась у Надежды Федоровны ее белая, открытая шея и завитушки волос на затылке, и он вспомнил, что Анне Карениной, когда она разлюбила мужа, не понравились прежде всего его уши, и подумал: "Как это верно! как верно!"

Противник Лаевского фон Корен - пленник другой, дар-(*182)винистской идеи. Он верит, что открытый Дарвином в кругу животных и растений закон борьбы за существование действует и в отношениях между людьми, где сильный с полным правом торжествует над слабым. "Самосозерцание доставляло ему едва ли не большее удовольствие, чем осмотр фотографий или пистолета в дорогой оправе. Он был очень доволен и своим лицом, и красиво подстриженной бородкой, и широкими плечами, которые служили очевидным доказательством его хорошего здоровья и крепкого сложения". В глазах "дарвиниста" фон Корена "разочарованный" Лаевский - слизняк, существо неполноценное. "Первобытное человечество было охраняемо от таких, как Лаевский, борьбой за существование и подбором; теперь же наша культура значительно ослабила борьбу и подбор, и мы должны сами позаботиться об уничтожении хилых и негодных, иначе, когда Лаевские размножатся, цивилизация погибнет, и человечество выродится совершенно. Мы будем виноваты.

- Если людей топить и вешать,- сказал Самойленко,- то к черту твою цивилизацию, к черту человечество! К черту! Вот что я тебе скажу: ты ученейший, величайшего ума человек и гордость отечества, но тебя немцы испортили. Да, немцы! Немцы!"

Убежденность Лаевского и фон Корена в безупречности собственных догм порождает отчуждение и ненависть, разбивает жизни, сеет вокруг несчастья. Осуждая догматиков, глухих к сложности жизни, Чехов поэтизирует людей бессознательной, интуитивной гуманности, воспринимающих жизнь непосредственно, всею полнотою человеческих чувств. Это нравственно чистые, бескорыстные простаки - доктор Самойленко, дьякон Победов.

"Славная голова! - думал дьякон, растягиваясь на соломе и вспоминая о фон Корене.- Хорошая голова, дай Бог здоровья. Только в нем жестокость есть..."

За что он ненавидит Лаевского, а тот его? За что они будут драться на дуэли? Если бы они с детства знали такую нужду, как дьякон, если бы они воспитывались в среде невежественных, черствых сердцем, алчных до наживы... людей, то как бы они ухватились друг за друга, как бы охотно прощали взаимно недостатки и ценили бы то, что есть в каждом из них. Ведь даже внешне порядочных людей так мало на свете!.. Вместо того, чтобы от скуки и по какому-то недоразумению искать друг в друге вырождения, вымирания, наследственности и прочего, что мало понятно, не лучше ли им спуститься пониже и на-(*183)править ненависть и гнев туда, где стоном гудят целые улицы от грубого невежества, алчности, попреков, нечистоты, ругани, женского визга..."

Именно благодаря этим нравственно чистым людям, за голосами которых скрывается автор, расстраивается дуэль и антагонисты духовно прозревают, побеждая "величайшего из врагов человеческих - гордость". "Да, никто не знает настоящей правды..." - думал Лаевский, с тоскою глядя на беспокойное темное море. "Лодку бросает назад,- думал он,- делает она два шага вперед и шаг назад, но гребцы упрямы, машут неутомимо веслами и не боятся высоких волн. Лодка идет все вперед и вперед, вот уже ее и не видно, а пройдет с полчаса, и гребцы ясно увидят пароходные огни, а через час будут уже у пароходного трапа. Так и в жизни... В поисках за правдой люди делают два шага вперед, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямая воля гонят вперед и вперед. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды..."

Главными врагами в творчестве зрелого Чехова являются человеческое самодовольство, близорукая удовлетворенность усеченными, враждебными реальной полноте жизни общественными идеями и теориями. Вспомним, что в эпоху духовного бездорожья в России стали особенно популярными идеи либерального народничества. Некогда радикальное, революционное, это общественное течение сошло на мелкий реформизм, исповедуя теорию "малых дел". Ничего плохого в этом не было, и 80-90-е годы стали временем беззаветного труда целого поколения русской интеллигенции, по благоустройству провинциальной, уездной Руси. В теории "малых дел" самому Чехову была дорога глубокая вера в культуру и плодотворность просветительской работы на селе, было дорого стремление насаждать блага культуры в самых глухих уголках родной земли. Чехов был другом и даже, в известном смысле, певцом этих скромных российских интеллигентов, мечтающих превратить страну в цветущий сад. Он глубоко сочувствовал гордым словам провинциального врача Астрова, героя пьесы "Дядя Ваня": "Когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я". Сам Чехов, поселившись с 1898 года по настоянию врачей в Ялте, с нескрываемой гордостью го-(*184)ворил А. И. Куприну: "Ведь тут был пустырь и нелепые овраги... А я вот пришел и сделал из этой дичи красивое культурное место".