А стал послом.

Летели они всё медленнее и медленнее, словно что-то выискивали. Он посмотрел вниз. Судя по двум озерам, аккуратнейшим овалам по две версты, находились они над Голубым урочищем.

Крепость Кор отстояла от урочища на пять сотен лиг, но всё равно, стоило подуть ветру с запада, приходилось принимать антирад, впрочем, более из перестраховки.

За две склянки долетели. Скорость приличная. А вот если идти пешком… А если на Бышке… Сколько потребуется туров, чтобы обогнать каравеллу навьгородцев на середине пути к Луне?

Похоже, он явно недопил. Минимум рюмки три, если бессмысленные расчеты лезут и лезут в голову.

А почему бессмысленные? Всё-таки нужно знать, на чём и куда плывешь. Король Испанский на горшке решил поплавать по реке. Будь поустойчивей горшок, длиннее выдался б стишок. Итак, шар объемом две тысячи кубических метров с гаком. Не так уж и много – но ведь никаких баков с горючим, силовых установок и прочих непременных агрегатов времен Межпотопья. Сто кубических метров на брата. В кубических футах куда больше. Но ощущение простора ещё и заслуга конструктора.

– Мы подлетаем к фонтану, – возвестил тем временем паладин Ортенборг. Навьгородцы, отставив кто воду, кто амброзию, (и даже не «кто»: паладин Амброзию, а хранитель Туглон, доктор Гэрард и магистр Хаммель воду, подметил Фомин с зоркостью захмелевшего человека, которому всё кажется значимым, исполненным особого смысла) уставились в иллюминатор.

Фомин почувствовал, как чуть-чуть, а всё же прижало к креслу. Ускорение пустяковое, но зато дармовое. Каравелла, описывая узкую спираль, начала восхождение.

Хорошая штука гравитоника, особенно если знаешь, что это такое. В Межпотопье монопольный гравимагнит был штукой чисто умозрительной, вроде корня квадратного из минус единицы. А навьгородцы возьми, да извлеки этот корень в реальный мир.

Сквозь облака прошли быстро, вертикальная скорость, почитай, уже четверть звука.

Небо потихоньку темнело. Будто вечереет. А он и встал рано, да ещё на медузку адреналину извел. Подремать, что ли? В конце концов, он опытный летчик, для него одним взлетом больше, одним меньше… Верх профессионализма – спать во время полёта, ежели тебе делать нечего. Или пойти погулять по галереям, их две, галереи для прогулок, одна – экватор, другая – меридиан. Ходи и смотри под ноги.

Но неудобно. Подумают – пренебрегаю. Лучше подремать наяву, погрезить, благо этому искусству его обучил друг Крепости Кор магистр Хаммель.

Он подавал реплики в ответ на простые, вежливые слова навьгородцев и дремал. Потом встал. Прошёл в КУПе, благо недалеко, тут всё недалеко. Переход выполнен в традиционном навьгородском стиле – блестящий, но нескользкий пол, ровные стены и сводчатый верх. КУПе. Никакой двери, зачем навьгородцам двери в КУПе? Опять же жизнеспособность каравеллы возрастает. Постучать? Нет нужды. Фомин вызвал в памяти потаенную мелодию перехода в зет-измерение. Верстовые ходы он прокладывать не может, но вершок-другой переборки одолеет.

Командир поприветствовал посла неформально, кивнул в сторону свободного кресла, и только. Всё-таки активная, атмосферная часть полёта.

Здесь вся наружная стена была прозрачной. Вид потрясающий. Появились звезды – и не удивительно, солнце было вне поля зрения, а высота километров сорок восемь. Аквавитная высота.

Он осмотрел КУПе. Три кресла. Для командира, для штурмана а третье – для гостя? Или в иные полеты экипаж каравеллы составляет три человека. Или… Ну. Это он уж разошелся.

Из любезности его не предупредили, не трогай, мол, рычагов управления. Их, рычагов, было по два у каждого кресла. Разумно. Если у человека две руки, то и рычагов должно быть ровно два. Приборная панелька тоже совсем простенькая, только не понять пока, что означают светящиеся секторы.

– Все выше, и выше, и выше… – замурлыкал командир древнюю песню межпланетчиков.

– Стремим мы полёт наших птиц, – подхватил Фомин. Здесь и сейчас командир каравеллы, и штурман, и чрезвычайный и полномочный посол крепости Кор, доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин были членами Братства Межпланетчиков, братства не менее крепкого, нежели рыцарский орден или даже Лига Магов.

– Командир-пилот Юр-Ти, шестой заатмосферный полёт, первый лунный.

– Штурман-пилот Фор, шестой заатмосферный полёт, первый лунный – представились навьгородцы.

– Бортинженер Фомин, на гравимагнитном корабле лечу впервые, – честно сказал Фомин.

Следующие две склянки штурман рассказывал о способах поисков гравитационных потоков, Фомин – о полёте к Маленькому Муку, принципах реактивного движения и основах эксплуатации гатрамонных двигателей, а командир-пилот настоял на том, чтобы Фомин собственными руками контролировал восхождение в спирали. Последнее было проще простого – правую рукоять вправо и вперёд, главное – соблюсти меру и не выскочить из потока.

Время шло замечательно. Но…

Но пришло время возвращаться в пассажирское сословие.

Фомин вздохнул и грезить перестал. Он остался в кресле, но не пилотском, а своём законном, пассажирском. Обмен незначащими фразами шёл вяло. Говорили об удобстве и приятности путешествия на каравелле, о пользе путешествий вообще и межпланетных в частности, о возможности – не сейчас, но когда-нибудь – использовать магические силы для мгновенного преодоления пространства.

Подоспело время трапезы. Отдали должное и трапезе. Избегали лишь одного – разговоров о предстоящей миссии. Суеверие, боязнь сглаза? Скорее, боязнь уха Небесов. Сейчас они в космосе. Кто их знает, Небесов, на что они способны.

Перемежая беседу приёмом аквавита (за трапезой его подавали в крохотных посольских, в полглотка рюмочках, и потому ясность головы держалась долго), посматриванием в иллюминатор и вкушением очередного блюда, он чувствовали, как облегчение охватывает их. Самое настоящее облегчение. Это вам не баллистический полёт, где либо перегрузки, либо невесомость. Ошибка Жюля Верна здесь ошибкой не была. А, может, Верн, описывая в знаменитом романе полёт к Луне, опирался на собственный опыт? Вдруг он летал на каравелле? Писал же он в другом романе о путешествии к центру Земли. Прямо к навьгородцам.

Притяжение Земли уменьшается по мере удаления от неё. Уже сейчас он чувствовал себя вновь марсианином, а вскоре станет ещё легче.

Наконец, графин аквавита опустел. Пора по каютам обдумывать слова сказанные и ещё больше слова умолчанные.

Откланявшись, Фомин пошёл в свой покой. Условно свой – хотя теоретически его каюта являлась продолжением посольства и обладала экстерриториальным статусом. Но трудно быть суверенным на чужой каравелле. И, вполне возможно, его слушают, а то и смотрят. Пусть их. Лично он за собой шпионить бы не стал. Скучно и бесполезно. Но есть такое слово – долг.

Скинув одни лишь сапоги и пояс с кинжалом в ножнах он, как есть, прилег на диван. Ничего, одежда немнущаяся, а броню и сабли он загодя оставил в шкафу. Здесь, в полёте обстановка всё-таки менее официальная, чем в Зале Приёмов.

Иллюминатора в каюте не было, но был перископ на гибких трубочках. Почти сферический обзор. Навьгородская оптоволоконная магия. Солнце, приглушенное встроенным светофильтром, было в десяти градусах от Луны. Наверное, вскоре сориентируются на него, на наше солнышко. Оно уж потянет, так потянет.

Нечего лениться. Раздевшись основательней, он принял ионный душ и лёг в заботливо приготовленную слугой постель.

Время спать. Ещё с прошлой ночи должок, недосып.

Уснул он не сразу. Лучшее времяпровождение на чужом корабле – отдых во всех проявлениях. Да и что он может делать наяву-то? На саблях рубиться не с кем, у него и сабли парадные. Зачем боевые, посла охраняет нечто более действенное, чем сабля. Традиция.

Хотя для медузок традиции не существует. Только ли для медузок…

Для ускорения засыпания он и расчеты проверил. Плыть до Луны каравелле семь дней. Всё-таки не ракета. Но вот на дистанциях больших за кем была бы победа, за каравеллой или за «Королёвым»? Здесь же не просто законы Ньютона, притяжение, отталкивание. Гравилинзы, гравитоннели…