Образ еще раз поднял взгляд. Он словно увидел Иронию заново.

— Кто ты?

— Я представитель серой стороны. Сущностей, которые понимают, как важны оттенки и полутона. Мы балансируем между черным и белым, сохраняя благоразумие. Ненавидим фанатиков и крестоносцев, коей и является проклятая и презираемая Максиме.

— Вас много? — спросил прим. — Вы поможете нам?

— Множество, — с тоской сказала Ирония. — Было когда-то. Но Максиме переманила мой род на свою сторону. Серое пропало среди черноты. Некоторые стали абсолютно светлыми, пытаясь усилить позитив. А те, кто еще балансирует, не хотят вмешиваться, чтобы сохранить исключительность. Так что серые помогут вам, да. Но только в моем лице.

Здравомыслие печально покивало.

— Спасибо. Мы сейчас рады любой помощи. Скажи, зачем ты явилась, я попробую быть полезным в свою очередь.

Ирония достала из поясной сумки нож.

— Я должна захоронить это.

Здравомыслие отстранилось.

— Что это?

— Часть предательницы. Ее кость. Я хочу оставить ее в мире жертв, чтобы это скверное оружие не вернулось никогда.

Прим здравомыслия поднялся. Осторожно, с недоверием, он потянулся пальцами к оружию.

— Нет, — Ирония сразу же спрятала его. — Оно чуть не совратило меня. И с вами может сделать то же самое.

— Но это могло бы… — образ вздрогнул от собственных амбиций. — Отдай его жертве! И тогда Максиме можно будет ранить и убить!

— Нет! — возразила Ирония. — Аркас тем более не должен касаться этого оружия. Он и так склонен симпатизировать предательнице. Этот нож полон вранья и злости. Через него Максиме окончательно склонит Аркаса на свою сторону!

Здравомыслие сгорбилось.

— Досадно. Такой шанс покончить со всем раз и навсегда.

Образ поглядел на торчащую из земли конечность и закричал:

— Да, мы были хладнокровны! Да, возможно был другой способ бороться с Одиночеством, не обрекая людей на страдания! Мы могли бы бороться с ним силами одного лишь позитива! Но надолго бы нас хватило? Не знаю, почему Максиме думает, что жизнь миллиардов не стоит одной. Возможно она добрее и справедливее всех нас.

Здравомыслие тяжело опустилось на землю.

— Может быть, страдая, она узрела истину. И не может теперь поступить иначе.

Стены Центра негромко бухали и скрипели. Прожектор мигнул, приглушив сияние.

— Но мы не можем сдаться. Только не такому беспринципному врагу как Геноцид. Клянусь Фантазией, Максиме сделала все, что могла, чтобы мы не поняли ее!

Ирония терпеливо ждала.

— Мир находится внизу. Его сторожат множество дверей. Мы восстановили их после побега Максиме. Возьми ключи.

Ирония осторожно приняла из дрожащих рук Здравомыслия необычную связку отмычек. Они свободно скользили по золотому кольцу, напоминая солнечный круг.

— Ты доверяешь мне такую драгоценность? Не боишься, что я Ложь?

Эти слова, похоже, оскорбили Здравомыслие.

— Винишь меня в полной слепоте, — сказало оно мрачно. — Но это не так. Уходи.

Прожектор мигнул, и свет его стал еще более глухим и рассеянным.

Двери в мир жертв казались неприступными, хотя пророк, в свое время, разорвала их как бумагу. Тяжелые заслонки, многократно укрепленные листами стальной воли. Их запирали уходящие в стены и потолок перекладины в десятки раз толще Иронии. В поверхность дверей были вплавлены цветные кристаллы. Их мозаика рассказывала, как человек воздвиг собой стену, чтобы остановить наплыв негатива.

Одиночество веками грызло корни Многомирья, словно свирепая и ненасытная крыса. Неумолимое, оно потоками губительных сил, превращала целые миры в бездонные озера, на поверхности которых толстая корка из гнили и костей, была единственным следом ушедших. Из-за его влияния и ранней смерти жертвы, позитив почти потерпел поражение в средние века, но выстоял благодаря светлым героям и Каноничным Столпам.

Ирония заметила, что в мозаиках не упоминается, как именно герои должны были противостоять Одиночеству. Этот ритуал был тайным, хотя скрыть правду было уже невозможно. Максиме показала, какова в действительности участь жертвы. Каким избирательным может быть позитив в своих методах. И, что даже самый чистый свет, всегда застят черные пылинки.

На последней двери был изображен человек, собирающий цветы, выросшие на костях. Камни были тусклыми, и только самоцветы, которыми был выложен скелет, сияли, словно маленькие луны. Ирония оглянулась на пройденный путь. Вертикальные плоскости ступеней были покрыты оправданиями. Позитив запечатлел все доводы, которые могли обелить его имя. Только сейчас, присмотревшись, Ирония поняла, что и стены и потолок были полностью покрыты крошечными буквами. Это была повторяющаяся фраза.

«Прости нас Прости нас Прости нас Прости нас…»

Последний ключ встал в скважину и раздался мелодичный перезвон. Заслонка начала бесшумно подниматься. Ирония ожидала чего угодно. Даже нападения с той стороны. Иссушенных рук в растущем пространстве между оградой и полом.

Ничего не происходило. Только мелкая пыль прибывала, засыпая черный мрамор. Ирония проскользнула внутрь, не дожидаясь, когда путь откроется полностью.

Она оказалась в новом мире. Никогда Ирония не ступала здесь, хотя думала, что знает о Многомирье все. На кипенно белом песке, под небом из черного бархата, застыли давно ушедшие люди. Высохшие оболочки хорошо сохранились, хотя были хрупкими и невесомыми, будто чешуйки колосьев. Они долго заполняли этот мир: полупрозрачные статуи, наполненные светлой жидкостью. Стеклянные коконы, из которых выбралась тьма: их грудные клетки были раскрыты наружу. Пожрав человека изнутри, Одиночество оставляло только уксус страданий. Чистый, как слеза. Образ осторожно просунул руку в разрыв и окунул палец. Уксус обжег, словно огонь, зашипел, разъедая сущность. Ирония быстро отсекла палец ножом.

— Надо же. Пригодился.

Где-то зазвучала музыка. Скрипка. Столь неуместная, что вызывала волнение и страх. Она часто прерывалась, расцветая и увядая. Прислушиваясь к этому неясному предупреждению, Ирония искала среди останков нечто особенное. Из песка выглядывали личные вещи жертв. Обычно Девел забирал их нагими, чтобы не засорять Многмирье инородными предметами, способными принести вред. Но не решался отнимать наиболее дорогие сердцу предметы, которые помогали жертве вести свою борьбу с Одиночеством.

Четки, деревянные фигурки, истлевшие цветы, обрывки ткани. Нож. Как мог он позволить Максиме оставить при себе нож? Ирония вспомнила, как предательница обмолвилась о том, что Девел попросил ее уничтожить Многомирье. Действительно ли это была только насмешка?

Наконец, Ирония нашла то, что искала: рыщущие цепи. Они, словно змеи, неторопливо ползали вокруг пустого места. Кандалы искали своего пленника, но тот давно уже был далеко отсюда. Разрушал Многомирье и сеял смерть. Здесь и следовало похоронить нож. Там, где все началось.

— Гостеприимное место.

Ирония обернулась.

Образ рыжеволосой женщины отставил скрипку, и посмотрел на нее глазами-изумрудами. Она была полнее, чем Ирония, и чуть горбилось, сохраняя лукавую позу, из которой удобно наносить неожиданные удары. Соблазнительное тело было покрыто пигментыми пятнами в виде перевернутых рун.

— Я хочу остаться здесь навсегда.

— Откуда ты здесь? — мрачно спросила Ирония.

Она надеялась, что голос ее прозвучал невозмутимо.

Не отвечая, Ложь переменилась, став образом, который не так давно отдал Иронии ключи от врат.

— Вы не могли проникнуть так глубоко.

— Мы уже закончили, — Ложь обратилась в Максиме.

— Вы еще не взяли Крепость Воли.

Рассмеявшись, Ложь приняла облик Аркаса.

— Я, Никас Аркас, герой позитива. Я несу рассвет, изгоняющий зло. Мой след проходит по телам поверженных монстров. От победы меня отделяет мгновение. Отдай мне нож, и я смогу одолеть Одиночество.

Очарованная магией Лжи, опьяненная феромонами, которые выдыхал образ, Ирония сделала шаг вперед. Аркас, улыбаясь, протянул руку. Она была покрыта кровью и грязью. Они сходились, медленно, чтобы противное волшебство обмана, не нарушилось. И у черты, когда пальцы фальшивого Аркаса уже коснулись лезвия, невысыхающий налет уксуса обжег Ложь. Та отдернула руку, и хрустальная сфера наваждения треснула.