Но титан негатива заметил это. И ему это не понравилось.

Он обернулся к ЛПВВ, которое пыталось пробиться через его жар. Пузырь невероятного гнева окружал Геноцида. Он был перенасыщен насилием, которое учинял до этого. Сила, кипящая в нем, высосанная из беспомощных жертв, была неизмерима. Вопли в голове усилились во стократ, так много в ней было заперто поглощенных сущностей. Жалкое подобие божества, которое пыталось противостоять ему, было назойливым и жалким. Тот беспомощный удар, который оно нанесло исподтишка, даже не поколебал его. Он намеренно выпустил корабль из лапы, потому что так ему сказала госпожа.

Геноцид ударил ЛПВВ почти равнодушно, как он испепелял собственных рабов. Произведение отшвырнуло прочь. Оно рухнуло в негатив, подняв брызги отдельных тварей, и сгинуло.

Мрачный титан, по колено утопая в негативе, двинулся к механизму, который сплачивал вокруг себя остальных. Он ворвался в кольцо ощетинившихся клинками конструктов и смял их прочные тела как тончайшую фольгу, размозжил в сверкающую кашу, превратил в раскаленные кляксы, пожрал пылающим зевом.

Геноцид поймал тяжелый манипулятор метивший в него, выдержал напор вибромускулов, преодолел его, вывернул скрипящую конечность из сустава и потянул на себя, разрывая стальные тросы, просыпая миллионы искр и разливая машинное масло.

Манипулятор задергался и обмяк. Тогда Геноцид выбросил его, и прорвался к голове конструкта. Бур яростно вращался. Там, под поверхностью, были еще конечности, которые могли атаковать. Их нужно было высвободить. Металлические плечи ходили из стороны в сторону. Геноцид схватил алмазный конус обеими руками. Тот завизжал, прокручиваясь в тисках, размалывая слой копоти, угля и праха на ладонях титана. Повалил дым и пламя. Казалось, что Геноцид совершил непростительную ошибку, и его безумная самоуверенность сыграла с ним злую шутку.

Бур начал замедлятся.

Он вращался все неохотнее, визжа задыхающимся мотором. Титан усилил давление. Голова крутанулась еще несколько раз, рывками, рыча, взвизгивая, словно не веря. А потом что-то крякнуло, лязгнуло и остановилось в недрах механизма. Оплавленные руки рванули, сильнее, расшатали, рванули еще раз. Основание с грохотом выскочило из сферического паза, разорвав края. За конической глыбой потянулись рвущиеся кабели.

Геноцид поднял бур над собой.

Он не ликовал. Он был в ярости от того, что победил так быстро. Они все сдавались без сопротивления. Титан заревел так, что позитив на стене дрогнул, и его начали теснить. Через несколько мгновений в один из участков стены с силой метеора вонзилась брошенная голова сверх-механизма, раздавив часть защитников как гнилую хурму.

Ноги-колокола зашагали к цели. Вокруг разрывались снаряды отрицания. Они подбрасывали вверх бесформенные ошметки негатива, истлевающие в воздухе. Они даже пытались причинить вред тому, чьей силы не понимали. Геноцид игнорировал отрицание. Он был слишком явным и открытым.

Сзади что-то вклинилось в его ауру злобности. Раскрытая пятерня, дрожа от усилия, протискивалась сквозь осязаемую ярость. ЛПВВ, красное, как умирающее солнце, пыталось достать тело врага своего. Нерожденные сущности покидали его, вырываясь словно протуберанцы, принося свой нераскрытый потенциал в жертву. ЛПВВ становилось сильнее сейчас, но слабее в перспективе. Однако оно не думало о будущем. Его единственным желанием было погибнуть в бою с Геноцидом.

Титан раздраженно загремел железными внутренностями. Он резко, невероятно быстро для своего веса, обернулся. ЛПВВ успело отскочить в этот раз. На спине Геноцида злость, раскаленным металлом, вытекала из пробитой шкуры.

Негатив за ним начал дымится. Затем вспучиваться и кричать. Он разбился на отдельных тварей, которые пытались разбежаться. Что-то в глубине его поднималось. Черноту разметали акустические взрывы. Они, словно лопающиеся пузыри с громом, очистили путь для одинокого образа, который держал перед собой копье, как штандарт. На потоках ревущего ветра, он воспарил над негативом.

— Я принимаю природу свою, — проговорил он раскатисто. — Я создан людьми и для людей. И я с благодарностью принимаю силу, которой они меня одарили. Я прошел по дну темного моря, чтобы себя закалить. А теперь встречу тебя, несчастное и злое дитя мое.

Все ринулся вперед и вонзил копье в свежую рану на спине Геноцида. Он был ничтожен рядом с титаном, но в копье его бушевали Изначальные молнии. Геноцид содрогнулся от злобного изумления и тогда уже ЛПВВ, не теряя времени, ударило в лоб. Пронзив слой гнева двумя сложенными ладонями. Оно буквально извергалось уходящими сущностями, словно вулканическое плато. Эмбрионы кричали внутри него, медленно перевариваясь, уходя в чистую силу.

Ладони проникли в грудь титана, пройдя через слои слежавшихся костей. Тот гаркнул, выплюнув плазму и сноп раскаленных частиц. Часть попало на ЛПВВ и начало прожигать его тело, но божество стойко переносило это, продолжая давить, пока хватало сил. Геноцид рявкнул еще раз, глядя на противника. Из его чугунного зева выскочила молния, прошедшая через все тело. Он дернулся, горящие провалы глаз будто бы гасли. Могучие плечи опускались. Кулаки судорожно сжимались, словно клешни умирающего скорпиона…

А потом он, молча, ударил ЛПВВ с такой силой, что снес тому верхнюю половину головы. Раздробил проникшие в него запястья и отбросил назад ударом колокола. Затем напрягся и белый поток металла вырвался из раны на спине, смывая Все, как песчинку.

— Противодействуйте мне!

В него снова полетели снаряды. Подоспевшие фаланги механизмов, продирались сквозь негатив. ЛПВВ поднялось из тьмы, словно оживший мертвец. Оно с трудом стояло на ногах. Из оставшейся части головы выползали слепые жгутики разбуженных сущностей. Разбитые руки истекали гаснущей силой.

— Что ты можешь?

Божество усмехнулось уцелевшим ртом. Оно раздробило остатки предплечий одно об другое, заострило, превратив в два лезвия. Рядом с ним из негатива выплыл обугленный, похожий на оскаленную мумию, Все. Он держал наконечник копья, деформированный, черный, как сам хозяин. Молнии вокруг него создавали сияющую корону.

Геноцид ударом руки отбил летящий в него снаряд отрицания и довольно загрохотал.

Неунывающий отсек голову трехметровой твари, пытавшейся пробить строй, а потом спрыгнул вниз, полностью окунувшись в негатив. Это было странное ощущение. Тот словно терял какую либо индивидуальность и становился жидкостью. Обжигающей, ядовитой, смертельной. И только встречая смелость и бесстрашие, рассеивался, и тогда с ним можно было бороться.

В толще врагов он видел, как они лишаются своей обобщенности, и резал, протыкал, рассекал, запрещая себе думать об усталости, смысле и возможном конце всего этого. Он забывался в боевом трансе и сам словно отдалялся от своих солдат, принимая испытание одиночеством. Неунывающий не хотел врать себе, что не боится его. Такая очевидная ложь не очерняет, она просто выставляет на посмешище. Все равно, что сказать: у меня сегодня отличный день.

О Максиме по-прежнему ничего не было слышно. Их план, ненадежный, опасный, но единственный, угрожал не сработать. Они полагались только на ее нетерпеливость. В сущности, они просто позаимствовали изначальный замысел позитива. Но Максиме ничего не стоило подождать, пока крепость падет. И «запланированный» прорыв не станет скорбной шуткой.

Где же она?

Вокруг никого не стало. Неунывающий обнаружил, что стоит в удушливом тумане разлагающихся тел. Рыцари с тяжелыми отрицаниеметами теснили негатив от его позиций, от его поредевшего, измученного строя. Бах-бах-бах! Артиллерия в клочья разрывала тылы. Мимо оглушенного схваткой прима прошагал механизм, похожий на орудийную платформу на трех ногах. Он пострелял куда-то вдаль, бухая массивными ступнями, а потом обратился к нему голосом Воли:

— Держишься?

— Да, Стальная, — Неунывающий выдохнул, опустив меч. — Дела идут неплохо, я бы сказал. Есть время сделать приседания, для общего тонуса. Этот импульсивный, дерзкий, поедающий мечи человек с вами?