А с Кажегельдиным было немножко по-другому: он все время демонстрировал, нет, не ревность, но какую-то задиристость, что ли. Хотя для дел наших тоже был почти недоступен – у него всегда пропадали председатель Госимущества и еще пара-тройка важных министров, а также много-много всяких других визитеров.
У меня после аварии нога в колене вообще не гнулась, но колебалась, и это было привычно больно. Советские еще хирурги предлагали железно зафиксировать сустав, не согласился. А тут министр здравоохранения Василий Девятко сам предложил: давай пошлем тебя в Германию, поставим искусственный сустав. Согласился, а правительство выделило деньги. (Я сначала думал, что на уровне Минздрава, потом узнал от премьера, а потом от президента, что это они лично решали). Приехал в городок Эрланген, это Бавария, недалеко от знаменитого Нюрнберга, и профессор на первой же встрече сообщил, что об искусственном суставе речи идти не может. Причин две: у него гарантия на 25 лет, а я могу прожить и дольше (хоть для чего-то оказался еще слишком молод!), а вторая – нельзя ставить сустав на старую травму, там дремлющий остеомиелит, может проснуться и тогда ампутация. Где-то даже с облегчением собрался назад, но принимавшие меня посредники (они-то, как выяснилось, очень хорошо заработали) просветили: у немцев метода больного не утешать, а предупреждать о неприятном. Заподозрят рак, например, сразу так и скажут.
Забегая вперед, подтвержу: так оно и было: перед операцией сначала приходит анестезиолог и рассказывает, как я могу помереть от наркоза, потом хирург – свои страшилки. Операцию же на следующий день предложили такую: вскрыть сустав полностью и попробовать, сколько получится, восстановить подвижность.
И вот просыпаюсь после операции (в одном большой прогресс в медицине – качество наркоза: от советского день или даже два мучительно отходишь, а от нынешнего просыпаешься где-то даже веселым – с сестрами, еще сквозь полусон, уже шутить хочется), а у меня нога на таком механизме – он сам сгибается-разгибается, чтобы рана затягивалась при непрерывно работающем суставе. И так первые две недели – ты лежишь, а нога ходит. Недоступный для меня пульт, где врач устанавливает ночные-дневные амплитуду и скорость сгиба-разгиба, а мне выведена кнопка – впрыскивается обезболивающее. С ограничителем частоты, но, если не зевать и нажимать вовремя, можно лежать не только без боли, но и слегка навеселе. Как если хлопать грамм по пятьдесят каждые полчаса.
Дело идет на лад, уже разрешают вставать, потом ходить по коридору на костылях, потом можно и на улицу – наступая на ногу, примерно, как у тебя под ней яйцо, которое нельзя раздавить – так врач напутствовал. А я перестарался – отмахал по прибольничному лесу лишнего – вечером жар, меня опять на стол, потом опять в кровать под бесконечную капельницу. Потом, оказывается, как-то не так мне мышцу пришили, опять операция, а потом еще одна – по устранению новых осложнений. А в один прекрасный день и вообще вдруг устанавливают в моей палате дополнительную палатку, вход только в скафандрах – высеяли, оказывается, такой новый стафилококк, которого в Германии вовсе не было.
Короче, выбрался я оттуда на две месяца позже, с ногой лишь чуть-чуть подвижнее прежнего, но и на том большое спасибо.
Немного о житии-бытии депутатов и министров того времени. Как нормальный советский человек, из Алма-Аты в Актюбинск, а оттуда в Уральск я уезжал, оставляя квартиры и получая там новые. Соответственно, в Алма-Ату вернулся без жилья и как все иногородние (не из верхней номенклатуры, конечно) поначалу жил на совминовской территории вверх по Ленина, это ниже санатория «Казахстан». Кому-то достались коттеджи, а нам с Натальей – номер в гостиничном корпусе. Место – шикарное, среди яблонь, к тому же стояла осень. Позже переехали в депутатский дом, по Комсомольской и 8-марта. Получил трехкомнатную, все по нормам, под семью, зато меблировка – казенная. Стенка такая фирмы «Мерей» (от которой сейчас остался только торговый центр), кровати в спальной и кухонный гарнитур. И еще привилегия – очень неплохая столовая в бывшем Доме правительства на Старой площади, отданном Верховному Совету. Ассортимент – вкусно и дешево. И еще возможность заказать машину для поездок по городу – была специальная диспетчерская. На этом – все.
Переходя в министры, кстати, географию не поменял – Антимонопольный располагался в том же здании, занимал первый этаж крыла по Панфилова. Чуть позже Комитет переехал, мы делили с Госкомимущества здание нынешнего горсуда, а сам получил квартиру в «Казахфильме». Куда и перевез выкупленную депутатскую мебель. И еще, кроме персональной машины, получил прикрепление к совминовским распределителям, хотя все это уже выдыхалось. Каких-то особых продуктовых дефицитов не было, швейным ателье мы с Натальей, кажется, пару раз воспользовались. Или просто заезжали узнать – уже не помню.
По приезду сразу попадаю на заседание правительства по важному вопросу – реформы в электроэнергетике, суть которой – переход на разные по разным областям тарифы. Время кризисное, бартер вместо платежей, энергетику надо буквально спасать, так что вопрос практически предрешен. Однако сразу после доклада министра энергетики Храпунова я беру слово и давай доказывать, что так будет еще хуже. Кажегельдин был прямо-таки возмущен, договорить мне не дал, однако и вопрос отложили.
А вскоре звонит мне Нигматжан Исингарин – первый вице-премьер, приглашает и просит написать заявление по собственному. Говорю, как в свое время Терещенко: сам не уйду, решили – увольняйте. Приезжаю к себе, объявляю заместителям, они говорят – надо звонить президенту. Я им: а то вы думаете, он не в курсе!
Тут звонок из приемной премьера – приглашают к нему, заместители воспрянули, а я им – тоже будут просить самому написать заявление, в обмен на трудоустройство. Но нет, Кажегельдин сажает за стол и начинает странный разговор: что это Вы, Петр Владимирович, работу антимонопольного комитета завалили? Удивляюсь: а зачем сейчас интересоваться, если решили снимать? Нет, говорит, ответьте, и добавляет вообще неожиданное: вот вы вообще не экономист, а у меня два высших образования, в том числе экономическое. Однако, говорю, Акежан Магжанович, поздно уже этим интересоваться. Ведь если я, такой не экономист, при двух премьерах уже работаю, а сколько министров экономики сменилось и посчитать трудно, то среди вас, экономистов, я лучший. Акежан: А почему Вы тогда против Храпунова пошли? Пока вас не было, мы со всем определились, а вы все опять ломаете!
Тут я беру лист бумаги и рисую: вот суверенный и унитарный Казахстан, а вот его энергосистема – ни унитарности, ни суверенности. Едины только Центр, Восток и Север, с ними связан Юг, но связь недостаточна – Алматы, Тараз, Шымкент и Кзыл-Орда почти отдельны. А вот Запад, он вообще не казахский: Актюбинская область – это оконечные сети Южно- Уральской энергосистемы России, а Уральская – Нижне-Волжской. Атырау – почти анклав, а Мангистау – полный анклав.
Так вот: если уж и делать тарифы разными, то в действительно разных энергорегионах, нынешняя же реформа нацелена на тарифное разделение как раз там, где есть единство. Скажем, «Карагандаэнерго» и «Павлодарэнерго», которым Храпунов собирается дать разные тарифы, отличаются только тем, что в СССР они были под разными обкомами, энергетически же разницы между ними нет.
Премьер быстро понимает, нажимает по громкой Исингарина, говорит: «Завтра внеочередной Кабмин, вопрос – энергетика, докладчик Своик». Нигматжан в ответ: «Как Своик? Мы же его уволили!».
«Ничего, путь докладывает». «Так я ж его знаю, он не согласится». Тут уже я включаюсь: «Соглашусь, на общественных началах».
Но на утро до Кабмина мне звонок – вызывает президент. И говорит: «Я дал Акежану карт-бланш на обновление правительства, но твой случай особый, рассказывай, что у вас за спор с Храпуновым?». Я опять беру лист бумаги, опять рисую карту-схему, опять рассказываю. Президент тоже быстро понимает, говорит: «Иди, работай». От него иду на заседание, бодро свой вариант, премьер полностью поддерживает и тут же обещает теперь плотно работать с антимонопольным комитетом, дескать, завтра же сам к нам приедет.
