Брэдли взглянул на жену. Она улыбнулась в ответ преобразившей ее улыбкой и протянула ему свободную руку. Схватив ее ладонь, он придвинулся поближе, облизал губы и заговорил так, будто давно отрепетировал свою речь:
– Во вторник доктор Лорример закончил писать мою ежегодную аттестацию. Он сказал, что поговорит со мной на следующий день, перед тем как передаст ее доктору Хоуарту и вызвал меня к себе в кабинет почти сразу, как пришел на работу. Он дал мне отрицательную характеристику и, как положено по правилам, должен был объяснить мне почему. Я хотел оправдаться, но не смог. И потом, мы ведь были не одни. Я чувствовал, что все в Лаборатории знают, что происходит, прислушиваются и ждут. И я его так боялся… Сам не знаю почему. Не могу этого объяснить. Он на меня так действовал, что достаточно было, чтоб он рядом со мной в Лаборатории работал, как меня начинало трясти. А когда он выезжал на место преступления – вот тогда я себя чувствовал на седьмом небе. И мог хорошо работать. Эта ежегодная аттестация не была несправедливой. Я знаю, что стал работать из рук вон плохо. Но ведь он тоже был отчасти в этом виноват. Казалось, он воспринимал мои ошибки как нападки на него самого, как личное оскорбление. Плохая работа была ему непереносима. Самая мысль об ошибках была для него мучением. А я испытывал такой страх, что ошибался все чаще и чаще.
Он на мгновение замолчал. Никто не произнес ни слова. Тогда он снова заговорил:
– Мы не собирались идти на деревенский концерт, потому что некого было оставить с ребенком. К тому же мать Сюзан должна была приехать поужинать с нами. Я вернулся домой незадолго до шести. После ужина – мясо с рисом карри и зеленым горошком – я проводил тещу к автобусу в семь сорок пять. И сразу вернулся домой. Но я не мог перестать думать об этой отрицательной характеристике, о том, что скажет доктор Хоуарт, что делать, если он предложит мне перейти на другую работу, сможем ли мы продать этот дом. Нам пришлось купить его, когда цены были максимально высокими, а сейчас практически невозможно найти покупателя, если только не уступить его значительно дешевле. Ну и конечно, я думал, что никакая другая лаборатория меня теперь не возьмет. Через некоторое время я решил пойти обратно в Лабораторию и прямо поговорить с ним. Кажется, мне пришло в голову, что мы в конце концов сможем найти общий язык, что могу же я поговорить с ним по-человечески, заставить его понять, чтО я чувствую. К тому же я знал, что сойду с ума, если буду сидеть в четырех стенах. Я просто должен был куда-то пойти, вот и пошел в сторону Лаборатории. Сью я не сказал, чтО собираюсь сделать, но она попыталась меня отговорить от прогулки. Но я ее не послушал. – Он поднял глаза на Дэлглиша и спросил: – Можно мне воды выпить? Мэссингем, ни слова не говоря, встал и пошел искать кухню. Стаканов он там не обнаружил, но на сушилке стояли две чистые чашки. Он наполнил одну из них холодной водой и отнес Брэдли. Тот осушил чашку одним глотком. Утерев влажные губы ладонью, он продолжал:
– По дороге в Лабораторию мне никто навстречу не попался. В нашей деревне жители не очень-то любят выходить на улицу, когда стемнеет, да и большинство из них, я думаю, были на концерте. В вестибюле Лаборатории горел свет. Я позвонил в дверь, и Лорример открыл мне. Казалось, его удивил мой приход, но я сказал, что мне надо с ним поговорить. Он взглянул на часы и сказал, что может уделить мне всего пять минут. Я пошел за ним в Биологический отдел.
Брэдли взглянул прямо в глаза Дэлглишу и сказал:
– Это была очень странная беседа. Я чувствовал, что ему не терпится отделаться от меня. Какое-то время мне даже казалось, что он вовсе и не слышит, что я ему говорю, а порой и не сознает, что перед ним – я. У меня не очень хорошо получалось. Я попытался объяснить ему, что я вовсе не нарочно небрежен, что я люблю эту работу и хочу, чтобы она шла успешно, и что я очень хочу работать так, чтобы наш Отдел мог мной гордиться. Я попытался объяснить ему, как он на меня действует. Не знаю, слушал ли он меня. Он стоял передо мной, уставившись взглядом в пол.
А потом поднял глаза и заговорил. На меня он не смотрел, он смотрел вроде бы сквозь меня, будто меня там вовсе было. И он говорил такое, такие ужасные вещи, будто износил монолог из пьесы, не имеющий ко мне никакого отношения. Я слышал все одни и те же слова, снова и нова. Неудачник. Бесполезный. Безнадежный. Ни к чему не пригодный. Он даже сказал что-то о браке, вроде я и в сексе тоже неудачник. Я думаю, он был не в себе. Не могу объяснить, как это все выглядело, как он изливал всю свою ненависть – ненависть, беду и отчаяние. Я стоял пред ним, содрагаясь под этим потоком слов, льющихся на меня как… поток зловонной грязи. А потом его взгляд сфокусировался на мне, и я понял, что он увидел меня, меня – Клиффорда Брэдли. И голос его теперь звучал совсем иначе. Он сказал: «Вы – третьеразрядный биолог, а судмедэксперт и того хуже. Таким вы были, когда пришли в наш отдел, таким и останетесь. У меня только две возможности: либо проверять каждый полученный вами результат, либо пойти на риск, что наша Лаборатория и все ведомство окажутся дискредитированными в суде. Ни на то, ни на другое согласиться невозможно. Поэтому я предлагаю вам искать другую работу. А теперь у меня есть другие дела, и я прошу вас уйти».
Он повернулся ко мне спиной, и я вышел. Я знал – все было напрасно. Лучше было мне вообще не приходить. Он раньше никогда не говорил мне, чтО он обо мне на самом деле думает, во всяком случае, не такими словами. Мне было плохо, я чувствовал себя совершенно несчастным, и я понял, что плачу. Из-за этого я запрезирал себя еще больше. Я побрел наверх, в мужскую умывалку, и еле успел добраться до первой раковины, как меня вывернуло наизнанку. Не помню, как долго я простоял там, согнувшись над раковиной, откашливался и плакал. Думаю, минуты три-четыре. Немного спустя, я открыл холодный кран и ополоснул лицо. Потом попытался взять себя в руки. Но меня все еще трясло и тошнило. Я зашел в кабинку, сел на стульчак и опустил голову на руки.
Не знаю, сколько я там просидел. Может, минут десять. Но может быть, и дольше. Я понял, что никогда не смогу заставить его изменить мнение обо мне, что никогда он меня не поймет. Он был вроде бы и не человек вовсе. Я понял, что он меня ненавидит. Но теперь и я стал ненавидеть его. Но по-другому. Мне придется уйти; я понимал, он об этом позаботится. Но я по крайней мере, могу сказать ему все, что я о нем думаю. Могу поступить как мужчина. И я спустился по лестнице и вошел в Биологический отдел.
Он снова замолчал. Девочка на руках у матери пошевелилась и тихонько вскрикнула во сне. Сюзан Брэдли, совершенно машинально, принялась, воркуя, укачивать ее, но не сводила с мужа глаз.
Брэдли продолжал:
– Он лежал меж двух исследовательских столов, тех, что посреди лаборатории, лицом вниз. Я не стал задерживаться, чтобы посмотреть, умер ли он. Понимаю.
что должен бы чувствовать себя ужасно из-за этого, из-за того, что бросил его, не позвав на помощь. Только я так себя не чувствую. Не могу заставить себя жалеть о нем. Но в тот момент я не был рад, что он умер. У меня не было никакого иного чувства, кроме ужаса. Я бросился вниз по лестнице и прочь из Лаборатории, словно его убийца гнался теперь за мной. Дверь была по-прежнему заперта на английский замок, и я понимаю, что должен был отодвинуть нижний засов, но я этого не помню. Помчался со всех ног по въездной аллее. Думается, по дороге тогда шел автобус, но он тронулся еще до того, как я успел добежать до ворот. Когда я вышел на дорогу, он уже почти скрылся из глаз. Потом я увидел машину. Она приближалась, и я инстинктивно отошел в тень забора. Машина замедлила ход и свернула к въезду в Лабораторию. Тогда я заставил себя идти медленнее, как обычно. Затем помню только, что оказался дома.
Тут впервые заговорила Сюзан Брэдли:
– Клиффорд рассказал мне об этом. Но конечно, он и не мог иначе. Он выглядел так ужасно, что я поняла – должно быть, случилось что-то страшное. Мы вместе решили, как нам лучше поступить. Мы же знали, что он не имеет отношения к тому, что произошло с доктором Лорримером. Но кто поверил бы Клиффу? Все в Отделе знают, как доктор Лорример к нему относился. Все равно ему не избежать подозрений, а если еще вы обнаружите, что он был там, в Лаборатории, в тот самый момент, когда это случилось, как удалось бы ему убедить вас, что он не виновен? Так что мы решили сказать, что весь вечер провели вместе. Мама позвонила около девяти, чтобы сообщить, что благополучно добралась домой, и я сказала ей, что Клифф принимает ванну. Она ведь никогда не одобряла нашего брака, и мне не хотелось говорить ей, что он ушел. Она стала бы критиковать его за то, что он оставил нас с дочкой одних. Так что мы знали, что она может подтвердить то, что я сказала, и это могло как-то помочь, хоть она и не разговаривала с ним в тот вечер. И тут Клифф вспомнил, что его вырвало.
