Всем сотрудникам сразу по прибытии на работу было предложено написать краткий отчет о том, где и с кем каждый из них провел прошлый вечер и ночь. Каждый терпеливо ждал, когда наступит его очередь подойти к одному из трех столов. Показания собирал сержант и передавал их коллеге-полицейскому, сидевшему у регистрационного стола, по всей видимости, для того, чтобы предварительная проверка алиби могла начаться незамедлительно. Тем из младших сотрудников, кто представил убедительное алиби, разрешалось уйти домой, как только заканчивалась проверка их показаний. Один за другим, медленно и неохотно, они покидали библиотеку, жалея, что не увидят развития волнующих событий. Менее удачливые, вместе с теми, кто первыми явились утром в Лабораторию, и сотрудники высшего звена должны были ожидать прибытия группы из Скотленд-Ярда. Директор появился в библиотеке только один раз. Перед этим он вместе с Анджелой Фоули отправился к старому мистеру Лорримеру – сообщить о смерти его сына. Вернувшись, он заперся в своем кабинете со старшим полицейским следователем – суперинтендентом Мерсером из местного Угро. Говорили, что с ними находится и доктор Керрисон.
Минуты тянулись бесконечно. Все прислушивались – не раздастся ли рокот приближающегося вертолета. Присутствие полицейских, а возможно, и осторожность, деликатность или просто смущение мешали собравшимся в библиотеке говорить о том, что прежде всего занимало их мысли. Они разговаривали друг с другом настороженно и вежливо, как не вызывающие друг у друга симпатии незнакомцы, застрявшие в аэропорту. Женщины оказались гораздо лучше приспособленными к длительному ожиданию. Миссис Моллет, машинистка из Общей канцелярии, принесла на работу вязанье; подкрепленная несокрушимым алиби – она весь вечер просидела между мистером Мэйсоном из универмага и заведующей почтой на деревенском концерте – и возможностью не сидеть без дела, она позвякивала спицами с вполне понятным, хоть и вызывающим раздражение спокойствием, ожидая, пока ей разрешат удалиться. Миссис Бидуэлл, уборщица, настояла, чтобы ей было позволено – в сопровождении полицейского – посетить кладовку, где хранились ее щетки и тряпки, и, вооружившись метелкой из перьев и парой тряпок, предприняла яростную атаку на книжные шкафы. Она была необычайно молчалива, но научные сотрудники, стоявшие группкой у одного из столов, слышали, как она ворчала что-то себе под нос, подвергая экзекуции запылившиеся полки с книгами.
Бренда Придмор получила разрешение взять с конторки журнал регистрации поступлений и, бледная, но внешне совершенна спокойная, сверяла цифры за прошлый месяц. Журнал занимал на столе слишком много дефицитного места, но у нее по крайней мере было для этого вполне законное основание – работа. Клэр Истербрук, старший научный сотрудник Биологического отдела, а теперь, со смертью Лорримера, – главный биолог, достала из сумки подготовленную ею научную статью о последних достижениях в области определения групп крови и принялась ее редактировать так внешне спокойно и сосредоточенно, как будто убийство в Лаборатории Хоггата – одно из тех мелких неудобств, к которым она всегда была предусмотрительно подготовлена.
Остальные сотрудники проводили время кто как умел. Тот, кто предпочитал прикидываться, что занят работой, уткнулся носом в книгу, время от времени делая явно рассчитанные на публику пометки. Два сотрудника Отдела транспортных средств, о которых было известно, что они ни о чем ином, кроме автомашин, говорить не умеют, уселись бок о бок на корточках и, прислонясь спинами к стальному стеллажу, принялись обсуждать единственную близкую им тему с энтузиазмом отчаяния. Миддлмасс кончил решать кроссворд из «Тайме» без четверти десять и теперь старался продлить чтение газеты насколько возможно. Но уже успела истощиться даже колонка объявлений о смерти. Он сложил газету и перебросил на ту сторону стола, где ее тотчас же подхватили жадные руки ожидавших.
Всем стало намного легче, когда, незадолго до десяти, появился Стивен Копли, главный химик, как всегда, подвижный и шумный; его румяное лицо и круглая, как тонзура, лысина в венчике курчавых черных волос сияли так, словно он только что вернулся с солнечного пляжа. Мало что в жизни могло его огорчить, и менее всего – смерть человека, которого он недолюбливал. Но алиби у него было вполне надежное, поскольку весь вчерашний день он провел на заседании Королевского суда, а вечер и ночь – у друзей в Норидже и приехал в Чевишем только что, несколько запоздав на работу. Его коллеги, радуясь, что наконец-то есть о чем поговорить, засыпали его вопросами о процессе, в котором он участвовал. Голоса их звучали неестественно громко. Остальные прислушивались с преувеличенным интересом, казалось, что это не беседа, а диалог из театральной постановки, разыгрываемой специально, чтобы их развлечь.
– А кто был приглашен в качестве защитника? – спросил Миддлмасс.
– Чарли Поллард. Представьте себе – навис брюхом над скамьей присяжных и доверительно объяснил им, что не следует бояться показаний ученых-экспертов, поскольку никто из нас, в том числе, разумеется, и он сам, на самом деле не понимает, о чем идет речь. Присяжные почувствовали необычайный прилив бодрости, нечего и говорить.
– Присяжные терпеть не могут ученых-экспертов и их показания.
– Они всегда боятся, что ничего не смогут понять. И в результате действительно ничего не понимают. Как только ты встаешь на свидетельское место, видишь, как их умы затягивает завеса упрямого непонимания. Потому что им нужна определенность. Определенно ли эта частичка краски откололась от этого кузова машины? Отвечайте: «Да» или «Нет»? Нечего пудрить нам мозги вашими обожаемыми математическими вероятностями.
– Ну, если они терпеть не могут научных свидетельств вообще, то уж арифметику просто ненавидят. Попробуйте привести научный довод, основанный на делении множителя на две трети, что вы услышите от представителя защиты? «Боюсь, вам придется объясняться более четко, мистер Миддлмасс. Видите ли, ни я, ни господа присяжные не имеем высоких ученых степеней в области математики. Подразумевается: «Ты подлец и зазнайка, и присяжные будут правы, если не поверят ни одному твоему слову».
Это был старый спор. Бренда слышала все это и раньше, когда приходила в обеденный перерыв в так называемую столовую для младшего научного состава – комнату между кухней и гостиной – съесть свои бутерброды. Но сейчас ей показалось ужасным, что все они так просто и естественно беседуют меж собой, когда доктор Лорример лежит убитый там, наверху. Ей вдруг захотелось произнести вслух его имя. Она оторвалась от журнала и, сделав над собой усилие, сказала:
– Доктор Лорример считал, что кончится дело тем, что у ведомства будет три огромные лаборатории, работающие на всю страну, а вещдоки будут доставляться самолетами. А еще он говорил, что все научные показания должны согласовываться между обеими сторонами заранее, еще до процесса.
– Это старый спор, – отозвался Миддлмасс. – Полицейские хотят, чтоб у них под рукой была местная – маленькая, миленькая, удобненькая лаборатория. Да и кто бросит в них камень за это? Кроме того, три четверти судмедисследований не требуют всего этого сложного оборудования. Более разумно было бы создать региональные лаборатории с оборудованием на высоком современном уровне, с сетью местных подстанций. Но кто же захочет работать на маленькой подстанции, когда все самое интересное происходит где-то в другом месте?
Мисс Истербрук, по-видимому, закончила редактирование статьи.
– Лорример прекрасно понимал, – сказала она, – что идея лаборатории как научного арбитра не сработает, во всяком случае, пока работает британская обвинительная система. В любом случае научные свидетельские показания должны подвергаться проверке, как и все остальные.
– Но кто будет это делать? – спросил Миддлмасс. – Простые присяжные? Предположим, вы – эксперт по исследованию документов, не работающий в нашем ведомстве. Вас пригласили как эксперта защиты. Вы и я разошлись во мнениях. Как разберутся присяжные – кто из нас прав? Они скорее всего предпочтут поверить вам, потому что вы покрасивее.
