Но Этель и не стремилась к аккуратности. Этой записке все равно суждено сгореть.

Записывать хорошие мысли, мечты и благодарности каждому дню, а затем обращать эти листочки в оригами журавлей. Выливать на бумагу темные эмоции, страхи и обиды – чтобы сжечь.

Такой совет дал Этель один из многочисленных психологов, которых она посещала после трагедии семилетней давности. Школьные психологи часто менялись, как и их подходы. Этель даже не успевала понять, какие из методик действительно работают. Но один-единственный совет все-таки приняла, превратила в привычку и пронесла через годы.

Она и не помнит, в какой момент перестала понимать, почему продолжает украшать комнату бумажными журавликами, внутри каждого из которых написано что-то хорошее: воспоминание, чувства, желания… Оригами в комнате Этель заняли почти все пространство. Бумажные птицы парили под потолком, ими оказались забиты выдвижные ящики и книжные полки. Иногда журавликов можно было случайно найти в комоде или под матрасом.

Этель не выбросила еще ни одного журавлика, ведь каждый из них – вещественное доказательство того, что счастье есть. Оно в мелочах, которые люди порой забывают замечать.

Будучи несчастной в глубине души, Этель топила горе реальности в бумажных птицах, заполонивших комнату осиротевшей девушки.

Но как Этель не выбросила ни одного журавлика, так и не избавилась от пепла, что оставался от сожженных записок. Его Этель хранила в большой стеклянной банке из-под кофе, которую прятала на верхней полке стеллажа.

Когда она только начинала «жечь негатив», то и не думала, что однажды пепел дойдет до самого горлышка. Однако это случилось, и Этель уже подыскивала новый сосуд для праха своих страхов и печалей.

Знает ли Ронда о том, что за баночка хранится в комнате ее младшей сестры? Догадывается ли, что часть пепла в чем-то посвящена и ей?

Ронда…

Этель сильно стиснула ручку и случайно, кончиками пальцев смяла края записки. Плевать. Все равно она и без того уродлива: неровная, рваная, продырявленная ручкой и пропитанная болью.

Как только Этель найдет спички или зажигалку, эта записка обратится в пепел. Этель не терпелось избавиться от нее как можно скорее, испытать облегчение, видя, как пламя пожирает ее боль, излитую на бумагу.

Новая боль – новый пепел. И уже все равно, что его Этель не сможет заточить в стеклянную баночку – темницу других переживаний. Пусть этот пепел развеет ветер. Только бы поскорее избавиться от давящей тоски и в привычном ритуале хотя бы внушить себе облегчение.

Кинув ручку в рюкзак, Этель всего на секунду оторвала взгляд от записки и вздрогнула, услышав резкий приступ чужого кашля. Сначала Этель подумала, что из-за того, что какое-то время смотрела в одну близкую точку, зрение ее обманывает. Она несколько раз моргнула, но видение не исчезло, и Этель широко раскрытыми глазами уставилась на мужчину, который торопливо шел по дорожке в сторону выхода из парка.

Никто не обращал на него внимания, будто не замечая огромных жуков, ползающих по незнакомцу. Он нервно пытался сбросить их с себя, но черные размером с кулак тараканы заползали в рот, пытались забиться в уши, нос и глаза. Насекомые ныряли под одежду, а те, что все-таки падали на землю, – хрустели, если мужчина наступал на брюшки, покрытые глянцевыми щитками.

Но жуков все равно было слишком много.

Мужчина зашелся булькающим кашлем. Он хрипел, задыхаясь, пока наконец не выплюнул жука. Тот, измазанный слюной, упал на землю, а затем снова бросился к несчастному и по штанине начал забираться вверх.

Этель трясло от отвращения и страха. Сердце безумно колотилось. От ужаса она забыла, как дышать, и ее легкие не впускали ни один вдох.

А люди просто проходили мимо, не обращая внимания на мужчину, откашливающего мерзких, неестественно огромных насекомых.

– Дядя болеет? – спросил какой-то мальчик, которого за обе руки в парк вели родители.

– Да, дядя простудился, – Этель не смотрела ни на кого, кроме того мужчины, но по голосу матери мальчика слышала – она улыбается. – Наверное, гулял под дождем без зонтика.

Этель передернуло. Неужели… Неужели никто не видит?!

«Я сошла с ума».

Руки ослабли, и случайный порыв ветра вырвал из пальцев записку. Однако Этель не отвела глаз от ужасного видения, пока в чувство ее не привел незнакомый голос, прозвучавший совсем рядом:

– Ты обронила.

На расстоянии вытянутой руки стоял парень. Почти такой же высокий и стройный, как Каспер. Но в отличие от подкачанного друга-спортсмена, незнакомец выглядел почти болезненно худым. Может, все дело в слишком светлой коже? Или такое впечатление создалось из-за очень тонких рук и длинных, музыкальных пальцев, в которых брюнет сжимал унесенную ветром записку?

– Спасибо, – непослушными губами произнесла Этель и протянула руку, чтобы забрать бумажку.

Она смотрела на чужие руки, но видела все того же мужчину. Пугающее видение, которое, похоже, явилось лишь Этель.

Или, может, ей все-таки показалось?

Не опуская протянутой руки, Этель обернулась, чтобы найти в толпе подтверждение своего безумия. Однако мужчина растворился среди потока прохожих и исчез, будто никогда и не существовал.

Смешанные чувства затопили сознание Этель. Ускользнувший призрак – растворившееся видение или доказательство того, что девушке все просто привиделось?

Рука дрогнула, и кончики пальцев Этель случайно задели чужую ладонь. Распаленную летним солнцем кожу обожгла прохлада. Этель показалось, будто она коснулась кубика льда. Пальцы замерли в прикосновении на секунду дольше положенного, и лишь потом Этель отдернула руку.

– Тебе холодно? – Она вскинула удивленный взгляд и впервые посмотрела в глаза парня. В них переливалось расплавленное золото.

На какой-то миг Этель подумала о том, что будь солнечные лучи материей, то выглядели бы они именно так. И как же странно, что тот, кто носит в себе солнце, сам мерзнет в июньскую жару.

– Что? – оторопел парень и сделал шаг назад. Он смотрел на Этель, широко раскрыв желтые глаза, будто девушка была миражем или уродцем.

«Уродцем», – слово прозвенело в сознании эхом. Рука взметнулась к лицу, чтобы в привычном жесте скрыть отвратительные шрамы и слепой глаз.

Щеки Этель вспыхнули. Реакция незнакомцев на ее внешний вид всегда оставляла на душе нехороший осадок. Каждый жалобный или стыдливо отведенный взгляд – пощечина. Но еще хуже, когда кто-то отшатывается в ужасе или не может сдержать изумления. В такие моменты Этель чувствовала себя брошенной сломанной куклой: она некрасива, и это отталкивает.

Сейчас понимать это было вдвойне обидней. Незнакомец понравился Этель с первого взгляда. И хоть она ощутила себя при этом наивной идиоткой, но впервые в жизни ей показалось – предназначение существует. Всего одно касание и взгляд глаза в глаза, а Этель уже была уверена, что это ее человек.

Это как влюбиться в книгу с первой строки, в мелодию – со вступительных нот. Ощущение чего-то близкого и родного, пойманное в мгновение, когда приходит осознание – это похоже на меня. В чем-то это и есть я.

Этель не могла избавиться от чувства, что у нее и этого парня есть что-то общее. Не просто одинаковые вкусы, а нечто гораздо более глубокое.

Как наивно и глупо…

– Если тебе плохо – скажи, – произнесла Этель, стыдливо спрятав лицо за водопадом медных волос. Она почувствовала, как от прилившей крови запылали щеки, и с досадой прикусила губу. – У тебя руки совсем холодные! Ледышка!

Даже надеяться не стоило, что парень хоть на секунду ощутил то же, что и Этель. Она просто перегрелась и теперь бредит. Случайный прохожий просто помог ей, подняв упавшую записку, а Этель уже насочиняла сказок.

Она вздрогнула, когда снова услышала голос, похожий на шелест ветра в сухой осенней листве: