Девчонка была чудо как хороша. Рыжая, гибкая, шустрая, яркая, как язык пламени. Такие в средние века танцевали на помостах, на площадях самых больших городов, и горожане щедро сыпали монеты в подставленный бубен.

– Инквизитор, – притворно строго тянет она, отступая в тень дома. Во мрак; дом полон мрака, но это не ночная темень. За окнами день. И только здесь, в доме, шевелящаяся и живая тьма… – Неужто у вас рука на меня поднимется?..

Сказала – и рассмеялась, звонко, беззаботно, словно эта мысль показалась ей очень абсурдной.

Она улыбается, показывая красивые ровные крупные зубы, встряхивает головой, откидывая на спину крупные кольца огненно-рыжих волос, и отступает еще. Слышен шорох ее босых ног по захламленному полу, в разрезе длинной юбки на миг ослепительно-белым сверкает красивое бедро. Под тонкой блузкой, сползшей с соблазнительного округлого плеча, в свете случайного луча света видны острые соски. И сама грудь – полная, колышущаяся, наверняка тяжелая и упругая.

Такую грудь приятно тискать, мять жадными пальцами, прижав извивающуюся девчонку к стене. Слушать ее стоны и всхлипы и кусать соски, чтоб они стали красными, ярче ягод…

– Вы не можете быть таким жестоким, инквизитор, – капризно тянет девчонка и закусывает губу. Так маняще, так сладко… Губы – как сочный плод. Как мякоть сладкого апельсина. Тронь – и польется сок, которым невозможно упиться досыта, все время будет мало…

Суккуб пускала в ход все свои чары, все свои силы.

Перед глазами плыло от вожделения, на языке мерещился вкус ее языка и ее нагретой солнцем кожи. Хотелось припасть к этой женщине, прижаться к ее пахнущему летом телу, и забыть обо всем. Хотелось так, что становилось больно от нетерпения и от желания.

Но суккубке этого показывать было категорически нельзя.

Безразличие и покой; и тогда она, может быть, уменьшит свое воздействие, и влечение будет не таким одуряющим и мучительным…

– Могу, – возразил Тристан, крепче сжимая рукоять верного ножа. – Я могу убить абсолютно любого, если под нарядной оберткой прячется зло.

– Вы такой жестокий, инквизитор, – с чувством говорит суккуб и обиженно надувает губы. – Как вам в голову-то пришло, что я зло. Я могу и обидеться.

– И что тогда? – поинтересовался Тристан.

Он уже несколько раз мог коснуться девчонки ножом, но все тянул. Каждый раз, когда его рука почти касалась ее тела, Тристан сжимал зубы, отводил руку, почти невидимую во мраке, и продлевал свои мучения. Нет, не сейчас. Еще немного. Еще совсем немного посмотреть на нее.

Вожделеть ее.

Думать о ней такие вещи, что кровь закипает в жилах.

Суккубы любят боль.

Они, смеясь, вытаскивают из души мужчины всех демонов, все потаенные, грязные желания и раздувают пожар страсти до такой степени, что и не замечаешь, как уже трахаешь ее, хлещешь по ее аппетитной заднице так, что она горит под ладонями, нарумяненная ударами, и трахаешь, трахаешь до одури горячее, сладкое, узкое тело…

– Тогда, инквизитор, – посмеиваясь, ответила девчонка, – ваши грешные и такие соблазнительные мечты не исполнятся. Ни одна из них… нет, нет и нет! Я же слышу, как вы хотите меня. Слышу, как бушует кровь в ваших венах. И ваши мысли, грешный святоша, я тоже слышу. Слышу, как вы хотите заставить меня кричать… стонать… плакать от удовольствия. Слышу, как вы хотите сделать со мной то, чего не делали ни с одной женщиной, никогда. Слышу, как вы давите свой порок, душите свою тьму. Слышу, как по вашему лбу струится пот. О, вы сильный мужчина, безусловно, сильный! Никто не вынес бы искушения больше, чем вынесли вы. Но поддаться женщине – это не слабость и не позор. Это будет означать, что вы сделались ее властелином. Безупречный белый ангел…

Ее лицо белеет прямо напротив его лица. Такое юное и такое трогательно-прекрасное.

Но это не потому, что суккубка решила поговорить. И не потому, что она очарована, хотя искусно делает вид, что засмотрелась в алые глаза инквизитора.

Ей просто некуда бежать.

Позади нее стена, и на ней начертаны заклятья, которых она боится, как огня. Или чего там боятся суккубы.

Она загнана в угол, Тристан поймал ее, и она приложит все усилия, чтобы вывернуться из рук инквизиторов.

Ну же! Давай!

Вспори ее безупречную оболочку!

Тьма шептала, смеялась и бубнила что-то в уши, ласковыми девичьими голосами завлекала и соблазняла, обнимая Тристана за плечи.

Письмена на стене вспыхнули алым, опаляя жаром нежную кожу суккубки, и та придвинулась чуть ближе к Тристану, так близко, что они стояли почти обнявшись.

В ее красивых глазах отражалось лето и любовь. Воображение охотно дорисовывало на ее рыжей голове венок из чуть увядших от жары трав.

– А давайте, – ее голос испуганно дрогнул, – давайте убежим ото всех, Тристан? Только вы и я. Вы же можете оставить свою службу?.. Вы же хотите быть счастливым?

Ее ладони скользнули по его плечам, но прежде, чем она выпустила острые отравленные когти, нож Тристана взлетел и коварно ударил ее в живот.

– Нет.

Раздался странный звук, словно кто-то во тьме наступил на хрупкую яичную скорлупу.

– Глупая потаскуха. Как ты могла поверить, что справилась со мной так запросто?

Суккубка, до этого моменты бывшая прекраснейшим из существ, ахнула и ухватилась за пробитое место, черным провалом обозначившееся на коже. Но Тристан не ограничился одним ранением. Рванув нож вверх, он провел на теле женщины длинную черную полосу, все с тем же отвратительным хрустящим звуком, и из-под ножа его посыпались тараканы, личинки, труха, словно он старое мусорное ведро вспорол.

– Давай, покажи свое личико, красотка!

Чары схлынули, от возбуждения больше не стучало в висках. Тристан вздохнул смелее, переживая последние мгновения наваждения, и недрогнувшей рукой начертил на лбу суккубки знак благословения. Все равно что вкатил пулю в ее череп. Она закричала, извиваясь на его ноже, вцепилась в его руку, но он держал ее голову, как огромное яблоко в ладони, и меж пальцев его шел дым.

Нож, добравшись до подбородка бьющейся женщины, с легким звоном вспорол пополам суккубке лицо, чиркнул по лбу, расколов его белизну надвое, и соблазнительная оболочка раскрылась, крошась, а из нее под ноги Тристану свалилось омерзительное, уродливое, жирное существо.

– О, нет, – с разочарованием протянул Тристан, топча тараканов, разбегающихся в разные стороны.– Что? Вот это чудовище послали меня соблазнять?! Полный мешок тухлятины и нечисти… Никакого уважения…

Суккубка была стара. Стара так, что ее череп был почти лыс, лицо полностью состояло из морщин, а ноги не держали ее дебелую тушу. Лишившись соблазнительной магической оболочки, она не могла даже более-менее быстро двигаться.

Скрипя что-то себе под нос старческим голосом, она тяжело, надсадно дышала, зло поглядывая на Тристана маленькими заплывшими глазками.

– Сильный, – проскрипела она с ненавистью. – До чего сильный!

***

В доме стало светло, солнце несмело заглянуло в окна, и испуганно отступила, убрала свои влажные щупальца тьма, перестала нашептывать соблазнительные непристойности в уши.

Свет блеснул на светлых пуговицах в два ряда на черном пальто Тристана, блеснул на его белоснежных волосах и отразился в алых одержимых глазах.

На захламленном полу, на котором еле ворочалось нелепое старое существо, стала видна нацарапанная наскоро пентаграмма и чуть поодаль – мертвый человек. Хорошо, даже элегантно одетый. Вероятно, рассчитывал на лучшее свидание в своей жизни…

Молодой, с широко раскрытыми глазами, улыбающийся. Он умер счастливым – хоть этим можно было утешиться.

Тристан глянул на него мельком, испытав жгучую досаду. Юноша был альбиносом, таким же, как сам Тристан, и погиб, разумеется, по ошибке.