Впрочем, еще ничто и ни к чему его не обязывало. Это важное замечание.

     Сашка тоже не выглядел оживленным.

     – Ну, а ты что киснешь? – спросил его Глеб.

     – Да так, – уклончиво ответил тот, утекая в сторону голубым взглядом, – прокручиваю варианты.

     Медленно, очень медленно несговорчивые и неуступчивые стрелки часов сделали свое дело, отсчитали тринадцать, и выгнали всех за ворота, на обед.

     Началась извечная гонка по раз и навсегда очерченному кругу. Сначала бегом к машине по выжженной солнцем точно прерия равнине. Здесь особенно важно занять место у борта, поэтому и гонка, за это и конкуренция, практически битва. Если удалось, значит, при следующем рывке вы будете среди первых.

     Очередной этап – бег от машины к столовой. На этом отрезке соискатели так же стараются выложиться на полную катушку. И недаром, на кону – место в очереди к кормушке. Проигравший попадал в ее конец и фактически оставался без обеда, ибо все вкусное и съедобное доставалось тем, кто впереди. И, ко всему, нерасторопный лишался получаса послеобеденного сна.

     Как ни старался, как ни напрягался Глеб, но в очередь в столовой он в этот раз вклеился, когда она уже выросла длиннющим хвостом. Он посмотрел, сколько голодного люда стояло перед ним, и поморщился от бессильной злости. Поняв, что сегодня он тоже безнадежно опаздывает, заскрипел зубами. До выхода, конечно, рукой подать, никто его не держал, не неволил, но очень уж есть хотелось, просто невмоготу.

     Из своего отдаления он увидел, как от кассы, расплатившись, с полным подносом отошел Сашка.

     – Вот, жук, – в который уж раз восхитился способностями друга Глеб. Хорош, кстати, друг, мог бы и очередь занять.

     И отвернулся. Желудок, урча, вырабатывал сок.

     Когда Глеб, наконец, вышел из гостиницы, было действительно уже довольно поздно – относительно назначенного срока. Солнце, выполнив ежедневный подъем на перевал, почивало на лаврах, добродушно рассматривая с высоты положения копошащийся внизу люд. Пространство, пронизанное его живыми лучами, было похоже на едва расцветший одуванчик. Глебу показалось, что он заблудился между желтыми лепестками, он глубоко вдохнул, и от хлынувших в легкие запахов кругом пошла голова. Ах, это пьянящее ощущение раскованности и свободы! Глеба шатало из стороны в сторону, будто пьяного, он едва только не пел. Да и запел бы, почему нет? Просто неудобно, не здорово петь на бегу.

     Еще издали, метров за двести от остановки, он увидел, как автобус, сизо коптя и посыпая пылью, отвалил от столба с табличкой и буквой «А» на ней. Описав круг по пятаку, некогда покрытому асфальтом, а теперь сохранившему о нем лишь хорошие воспоминания, натужно сопя, точно страдающий одышкой прапорщик, людовоз уполз в ту сторону, куда на мозолистом своем горбу обязан был везти Глеба. Обязан, конечно, однако же, не след опаздывать, не след.

     Глеб плюнул автобусу вслед и, прекратив усилия ускорения, постепенно остановившись, перевел дух.

     – Вот, ешкин свет! – выразился он в облегченном варианте по сравнению с тем набором слов, что кипели и бурлили в котле его головы. Пытаясь успокоиться, сорвал и бросил в рот ягоду терна, который в большом количестве рос здесь же, вдоль железнодорожной насыпи. Раскусив ее, снова плюнул: – Тьфу!

     Он вспомнил, как осторожно прикрывал дверь в комнату, стараясь не разбудить Сашку, и пожалел об этом. Зря! Следовало бы хлопнуть хорошенько, чтобы перевернулся, мерзавец. Почему не занял очередь в столовой, гад? Ладно, проехали. Что теперь?

     В путь!

     Подтянув живот, бодрой иноходью пробежал он то же расстояние до следующей остановки, что и накануне вечером, только значительно быстрей. Спешил, как же! По дороге, пока было время, припоминал вчерашний разговор. И тут ему показалось, что он совсем не помнит лица Линии. Совсем-совсем. Вот те на, как же так? Он даже остановился от невыносимого горя, но тут же побежал дальше, философски успокаивая себя, что, мол, ничего, разберусь. Не перепутаю, если что – по голосу узнаю.

     На стук калитки из дома выглянула сама Линия.

     – А, пришел все-таки. Заходи.

     – Как обещал, – подтвердил Глеб.

     С отвращением почувствовал, что вновь противно робеет, но – отступать-то некуда, – шагнул вперед.

     – Подожди здесь, я сейчас, – сказала Линия и скрылась в доме.

     Глеб присел на лавку под кустом посеревшей от пыли сирени и со сдержанным стоном удовольствия вытянул ноги. Устал… А девчонка-то вполне ничего, препарировал он последние, на свежий взгляд, впечатления. Голова светленькая, плечи покатые, ноги длинные. Стройная. Даже и очки не сильно ее портят. Но что-то больно уж независимо держится. Впрочем, а как иначе? Нормально.

     – А где девчонки? Остальные? – спросил он, когда Линия вновь появилась на крыльце.

     – Ну, хватился, голубчик. С девчонками следовало вчера общаться, сегодня их не будет. Люба на работе – она же местная, работает, не отдыхает. А Галку я еще утром проводила.

     – Проводила? Куда же это?

     – Домой, куда ж еще отсюда уехать можно? Домой…

     Ух, ты, подумал Глеб, серьезная барышня.

     Потом они долго тряслись на пропыленном стареньком автобусе, брате-близнеце того, что улизнул у Глеба из-под носа. Вдоль дороги тянулся невыразительный пейзаж степного Крыма – посеревшие, выжженные солнцем пустоши, перемежаемые ухоженными виноградниками, поселками с белостенными домиками в голубых наличниках, низкие холмы и распаханные курганы. На более серьезных возвышенностях локаторы, растопырив лапы антенн и беспрестанно кружась, точно дервиши в танце, прощупывали пространства невидимыми лучами. Глеб подумал о том, как невыносимо душно, должно быть, сидеть в тех раскаленных железных коробках, забитых горячей аппаратурой, и отчего-то ощутил злость. Мысли, так часто не дававшие ему покоя, вновь загудели в голове.