Видно шагов на пять вокруг, не больше. Но пока что и этого мне хватает. И первое, что делаю – ищу Ольгу. Плевать на властителей, плевать на всех! Ольга где?!

Вижу. Вроде цела, если не считать кровоточащей царапины вдоль предплечья. Вид такой, будто кто-то взял гвоздь и процарапал ей вдоль руки. Ольга сидит, бессмысленно хлопает глазами, трясет головой. Молодец, девочка, уцелела! А остальное все приложится!

– Ты как? Как себя чувствуешь? – ору вроде во все горло, а себя не слышу. Так, какой-то писк вдалеке. Ольга непонимающе смотрит на меня, потом касается ушей кончиками окровавленных пальцев, и неуверенно мотает головой. Мол, не слышу! Я показываю на ее руку, обвожу вокруг тела ладонями и киваю на нее. Она понимает, досадливо морщится, касаясь длинной, запорошенной пылью раны и машет рукой – нормально! Буду жить! Я по губам догадываюсь, что она говорит, киваю.

Ладно, теперь попробовать узнать, что там с моими боссами. Со всеми тремя. Шагаю вперед и тут же едва не наступаю на Семичастного, который лежит навзничь, затылком ко мне. Пиджак порван в нескольких местах и окровавлен. Трогаю шею – чувствую, как бьется пульс! Живой. Слава богу – живой. Старый грубиян мне нравится, есть в нем что-то настоящее, хотя ухо с ним надо держать востро – ради дела никого не пожалеет. Кроме своего друга Шелепина. Ко мне он относится дружески, можно сказать как к приятелю, но это ничего не значит. Я для него инструмент, средство для выполнения задачи. А задача у него одна: «Жила бы страна родная, и нету других забот!» – как в песне поется. И тут… надо будет – он и меня грохнет, если увидит, что я угрожаю существованию страны. За ним не заржавеет. Уверен, это он грохнул и Брежнева, и Андропова. Поставлю сотню против рубля – он.

Пока что оставлю его на месте. Кровью так уж сильно не истекает, так что пускай полежит. У меня тут два биг-босса возможно что кончаются в эту минуту, не до Семичастного сейчас!

Одного биг-босса я нашел сидящим на полу и обнимающем рыдающую жену. Пэт была испачкана, слегка порезана осколками, но цела – как и ее муж. Когда я навис над ними, Никсон что-то мне сказал, подняв на меня взгляд, но я похлопал по своим ушам, мокрым от крови, и пожал плечами:

– Не слышу! Оглох!

Видимо Никсон меня услышал, или тоже прочитал по губам, потому что кивнул и снова занялся женой, не обращая внимания на крупинки стекла, покрывающие его волосы и плечи.

Шелепин был легко ранен – пиджак на плече распорот, белая рубашка окровавлена. Я посмотрел рану, не обращая внимания на гримасы босса, и облегченно вздохнул – ерунда! Царапина! Я успел!

Шелепин вдруг показал на мою грудь, я опустил взгляд… черт! Рубашку рассекло, как мечом. На груди и животе – длинная глубокая царапина-рана. Меня как морозом обдало – значит снаряд из взрывного устройства прошел вдоль меня. Я хорошо помню, как бросился вперед, сбил Шелепина и Никсона с его женой, упал на них, и… взрыв. Вот тогда нечто из заряда и прошло между мной и Шелепиным – чуть ниже – не было бы Шелепина. Чуть выше… больно, наверное, когда нечто вроде шарика из подшипника пронизывает тебя насквозь – входя в шею и выходя из паха! Скорее всего я все равно бы выжил, и даже поправился, но это заняло бы много времени. И кстати сказать, моя способность к регенерации не отключает боль от ран. Болит, и еще как болит!

Я снова помотал головой, потрогал уши, поморщился… почему же мне так досталось взрывной волной? Хмм… так я же был выше, чем те, кого сбил – считай, на их спинах лежал. Вот мне больше и досталось.

А вот тем, кто остался на ногах не повезло. Снаряды из взрывного устройства изрешетили их так, как если бы несчастных расстреляли из пулемета. Один из снарядов лежал рядом с охранником Шелепина, мужчиной лет сорока, его вроде как звали Володей. Охраннику снесло верх черепа вместе с мозгом, и ролик от подшипника лежал рядом с черепной коробкой. Видимо при ударе снаряд погасил скорость движения, изменил его направление и ударившись о каменный прилавок отлетел назад, к человеку, которого он убил.

Даже удивительно, как мы сумели уцелеть при такой интенсивности обстрела элементами бомбы. Понятно… они почти все прошли над нашими головами на уровне около метра над полом – это нас и спасло. Чуть бы ниже… Могу сделать только одно предположение – смертница несла ящик как раз на высоте примерно метр над полом. Бомба была начинена роликами и шариками по бокам от тротилового заряда, так что и полетели боевые элементы почти горизонтально над полом. Только некоторые по каким-то причинам изменили траекторию движения и едва нас не прикончили. Почему изменили? Да кто их знает… что-то значит помешало. Например – те же доски ящика. Чуть-чуть подправили траекторию – и все, пишите письма из рая! Или из ада… это уж как получится.

Снова оглядываюсь по сторонам. За те минуты, что я занимался с выжившими, дым поднялся на достаточную высоту, чтобы можно было увидеть картину разрушений. А их хватало. Ближайшие к эпицентру взрыва прилавки раскололо ударной волной на куски и отбросило на несколько метров. Те, что были подальше – сдвинулись и треснули, завалившись назад. Те, что остались на месте – все в щербинах от попаданий начинки взрывного устройства.

Люди, везде люди – разорванные на части взрывной волной и снарядами, изрешеченные так, что трудно даже понять – мужчина это, или женщина.

Почему-то яркой картинкой высветилось – густая лужа чернеющей, уже застывающей крови, и в ней три апельсина – блестящие, яркие под лучами солнца, пробившимися через раскрытые взрывом окна на крыше рынка.

Я поднял голову… да, дым улетучился, ветер, ворвавшийся в лишенный стекол купол будто нарочно выдул ядовитый дым, оберегая нас, уже слегка отравленных продуктами горения взрывчатки. В горле першило, подташнивало – то ли от контузии, то ли от проникшего в легкие ядовитого дыма, но в принципе чувствовал я себя вполне неплохо. Да, начала болеть рана, да, я практически ничего не слышал, да, в горле першит и тянет закашляться, но двигаюсь не хуже, чем до взрыва, контролирую свои действия и размышляю вполне спокойно, быстро и четко.

И первое, что приходит в голову – отсюда надо убираться, и быстрее. Куда? В аэропорт. Никсона надо увозить. Если его убьют – высока вероятность начала войны. И это будет последняя война в жизни человечества.

Потом буду думать – кто это сотворил и зачем, сейчас не до того. Хотя… и так ясно – кто. Те, кому очень не понравились преобразования в стране. Те, кто мечтает вернуть все на ортодоксальный путь. Те, кому не нравится сближение США и СССР, кому надо, чтобы эти страны постоянно были в состоянии холодной войны. «Ястребы» с той и с другой стороны. Не удивлюсь, если в заговоре участвуют и недобитки из ФБР.

В машины! Уезжать!

Шагаю к Семичастному, говорю ему, стараясь не кричать как глухой:

– Срочно президента в аэропорт! Дело пахнет керосином! Это только начало!

– Что это вообще было?! – Семичастный, похоже что до конца так и не соображает. Досталось ему крепко. Вон, еще и на виске рана, которую я не заметил. Похоже, что роликом приложило. Возможно череп подломало. Как он вообще еще на ногах держится, после такой-то контузии?! Крепкий мужик, ничего не скажешь.

– Это была террористка-смертница! – говорю-кричу я, и вдруг понимаю, что слышу Семичастного и себя! Слышу! Глухота отступает! Ну слава тебе господи… без слуха трудновато будет отсюда выбраться.

– Вставайте! Все вставайте! – кричу я Никсону и остальным – Господин президент, нам нужно покинуть это место! В машину! Все – в машину! Ваш лимузин бронирован?

– Н-нет! – после некоторой задержки отвечает Никсон – Не бронирован.

– Тогда в нашу машину! Товарищ Семичастный, наша… ваша машина бронирована?

– Да… кроме крыши – после небольшой паузы отвечает Семичастный – Но зачем сразу в аэропорт? Сейчас мы разберемся! Уверен, сюда уже едут!

– Я тоже уверен – мрачно сообщаю я – Только вот КТО едет, это большой вопрос. В машину! Все – в машину! Потом разберемся!