Основное асцензиональное «средство» – это крыло, лестница шамана или лестница зиккурата, которые, однако, являются лишь грубой заменой крыла. Эта естественная экстраполяция вертикализации, – по мнению А.Дугина, – глубокая причина, которая лежит в основе легкости, с которой воспринимаются грезы воли, формально абсурдные, как стремление к уходу от действительности, а также к духовности. Стремление к вертикальности и к высшей ее форме приводит к вере в ее реализацию, а также к крайней легкости ее подтверждения и рационализации. Воображение продолжается в развитии постурального рефлекса тела.
“Асцензиональные символы кажутся нам отмеченными заботой о восстановлении утраченной силы, жизненного тонуса, ослабленного падением. Это повторное завоевание, маскулинизация, проявляется тремя тесно связанными способами, которые соединены многими неоднозначными символами-посредниками: это может быть вознесение или стремление к вечности, к метафизическому пространству, вертикализации, символом этого процесса являются бетилы и священные горы (на самом деле, это самый распространенный символ). Можно сказать, что на данном этапе происходит завоевание метафизической и олимпийской власти. С другой стороны, это может проявиться в более ярких образах, подкрепленных символами крыла и стрелы. Затем воображение окрашивается аскетическим оттенком, который делает схему быстрого полета прототипом сублимации плоти и основным элементом медитации как способа достижения состояния чистоты. Ангел является крайним эвфемизмом, почти антифразой сексуальности. Наконец, отвоеванная вновь сила совершает переориентацию этих образов в сторону маскулинизации: небесное или земное царство правителя-судьи, жреца или воина, фаллические символы, образы головы и рога, символы правления и власти, а также символы, чья магическая роль объясняет процессы взаимного обращения знаков и слов. Но это возведенное к зениту воображение властно требует, как показал нам Элиаде, дополнительных образов света во всех возможных формах.”
Такая вертикальная конструкция мифа предполагает иерархию и разделение на высших и нижних. То есть люди режима диурна в буквальном смысле «идут по головам». Они стремятся мгновенно вознестись до верхней точки лестницы, потому что внизу их ждет бездна. У них кружится голова от этой бездны, и поэтому они не могут занимать то социальное положение, которое занимают, и должны занимать высшее положение, иначе упадут. У них нет перспективы сохранить что-либо, потому что, сохраняя то, что есть, они пребывают во времени, а это – смерть, с которой в режиме диурна идет борьба.
Для режима диурна характерны аскетические практики, это более маскулинный (мускулиноидный) тип, хотя в этом режиме и женщины, например валькирии, приобретают героический характер, становятся воинствующими, потому что здесь доминирует именно режим, а не гендерное распределение. Аскеза, неприязнь к еде, неприязнь к женщинам, стремление максимального подъема, воли к власти и солнечной борьбы со смертью – основной дуалистический миф диурна.
Если посмотреть на русские сказки, на сказки народов мира, то множество сюжетов будет связано с мифом, главный архетип которого – битва с чудовищам. Чудовищем является сама смерть и время. Воин бьется с ним и проходит на пути к решающей битве различные испытания. Его задача состоит в том, чтобы обеспечить себе тотальное абсолютное бессмертие и безвременье.
Весь режим ноктюрна называется режимом эвфемизма. Эвфемизм – это представление о чем-то злом, дурном, вредном, опасном и страшном как о чем-то хорошем, милом, дружественном, добром, безопасном, притягательном. Это – занижение отрицательных качеств, или приличное название какого-то неприличного предмета. Мы даем «благую форму» какому-то негативному явлению и тем самым редуцируем его опасность, снимаем его негативность, заколдовываем дружелюбием то, что несет нам гибель и страдание. Режим ноктюрна является режимом эвфемизма, его главное свойство – это приписывание тому, что стоит на обратной стороне от имажинера (воображения), позитивных качеств. Если угодно, это альянс со временем и со смертью. Точно так же, принадлежа к сущности имажинера и боясь смерти и времени, как и в режиме диурна, человеческое воображение способно дать другой ответ на вызов смерти. От ужаса перед смертью воображение может сказать, что «это вовсе и не смерть и во времени ничего плохого нет»: мы просто живем и все. Это попытка приручения времени, доместикации («одомашнивания» ее), желание примириться с этой жуткой проблемой, которая порождает параноидальные дуалистические мифы, мифы воли к власти, мифы воинственности, мифы наделения всех, кто не согласен, качествами смерти, превращение частного конфликта в глобальный, абсолютный (как это происходит в режиме диурна). В режиме ноктюрна происходит нечто другое. Возникает идея замазать этот конфликт и придать смерти другой образ, например образ матери или образ убаюкивающей мягкой ночи, блаженства, приятного, легкого сна. Режим ноктюрна порождает совершенно другие мифы, мифы иного регистра.
Между собой мифы могут различаться по степени их фундаментальности эвфемизма и в режиме ноктюрна, что порождает две группы мифов и архетипов, принадлежащих этому режиму: мистический и драматический, как называет их Жильбер Дюран.
“При столкновении с образами времени возникает другая имажинальная позиция, заключающаяся в том, чтобы захватить жизненные силы становления, изгнать смертельных идолов Кроноса, превратить их в благотворные талисманы и, наконец, включить в неизбежное движение времени обнадеживающие образы постоянства, циклов, которые в самом сердце становления, кажется, выполняют вечную цель. Противоядие от времени больше не следует искать на сверхчеловеческом уровне трансцендентности и чистоты сущностей, теперь оно прячется в обнадеживающей и теплой близости сущности или в ритмических константах, которые подчеркивают явления и случайности. Героический режим антитезиса сменит тотальный режим эвфемизма. День сменяет не только ночь, но тем более темнота.”
Что такое мистический режим ноктюрна? Это когда воображение рисует полное тождество человека со смертью и со временем. Здесь осуществляется «мистическая» операция по утверждению не дуализма, а монизма – единства противоположностей. Человек (имажинер) настолько боится дуальности, что делает вид, будто ее не существует, и, соответственно, доводя до конца эту логику, человек говорит: «Я не умираю, потому что я и есть смерть; и в принципе время не принесет мне вреда, потому что я и есть время». Представление о человеке как об определенной длительности, которое было у некоторых мистических сект, является классическим примером линии монизма. Речь идет о мистических практиках, – таких как «нирвана» в буддизме, «фана» (самопогашение) в суфизме, «кенозис» (самоумаление) в православии, – когда человек сознательно идет к стиранию собственной личности и стремится к исчезновению в непроницаемой тьме Божества.
Если дуалистический миф противопоставляет собственное, личностное начало смерти, то мистический режим, наоборот, сплавляет личное начало с тем, что ему угрожает, и тем самым каким-то образом избегает проблематики смерти (но не смерти самой). Хотя религиозные культы, основанные на режиме ноктюрна в его мистической версии, утверждают, что таким образом можно достичь прямого и полного бессмертия.
Есть традиционная культура, – пишет философ А.Г. Дугин, – которая существует в рамках мистического режима ноктюрна: адвайта-ведантизм в Индии, основанный на принципе «не-дуальности». Адвайта-ведантийская традиция Индии утверждает, что все разделения, различения и противостояния, все виды двойственности, дуальности являются второстепенными и иллюзорными, а изначально и в высшей реальности существует нерасчленимое общее единство. Отсюда формула индуизма «атман есть брахман», то есть «я есть абсолют». Но под «абсолютом» имеется в виду противоположность «я», имажинер гаснет в стихии абсолютной смерти высшего трансцендентного объекта. К сходной цели направлена вся логика буддийской религии.
