– Алло, Клара?

– Да. Товарищ Банов? Где вы пропадали?

– Много работы… Очень много работы… – ответил директор школы. – Как Роберт?

– Хорошо, товарищ Банов. Можно, я к вам сейчас приду? На улице сухо…

Банов тяжело вздохнул. Ему хотелось побыть одному, но, кажется, это было уже нереально.

– Приходите! – сказал он.

Через полчаса Банов и Клара сидели на крыше и пили чай.

Уже вечерело.

– Вы такой взволнованный сегодня! – проницательно заметила Клара. – Что-то произошло?

– Да, – начал было говорить Банов, но тут же замолк, поняв, что не имеет права рассказывать об увиденном, особенно женщине. Но все-таки хотелось как-то поделиться новостью, и он осторожно, почти шепотом сказал: – Клара, он жив!

– Кто? – спросила Клара.

– Он… Кремлевский Мечтатель… ну, который жил, жив и будет жить…

Глаза Клары широко раскрылись.

– Как?! – воскликнула она.

– Я только прошу вас никому об этом не говорить… Я сам его видел сегодня… в бинокль…

Что-то заклокотало в горле Банова, словно он захлебнулся словами.

– Где вы его видели?

Директор школы только отрицательно замотал головой, не добавив к сказанному ни единого слова.

Допили чай и уже спускались через слуховое окошко, когда Банову стало неприятно, показалось, что он обидел Клару, и тогда в темноте чердака он обнял ее, прижал к себе и произнес:

– Может быть, мы вместе пойдем к нему…

Когда Клара ушла, Банов глянул на часы. Было около одиннадцати.

Через час надо было быть в очереди.

Мужчину в сером драповом пальто он нашел без труда. Очередь к полуночи продвинулась почти до поворота.

Усталость. Усталость. Усталость.

Банову хотелось спать, слипались глаза.

– Я вам утром чаю принесу, – пообещал мужчина в драповом пальто. – У меня термос есть!

Банов запомнил свое место – впереди теперь стоял старик с длинной черной бородой, позади – несколько крестьян.

«Попробую дремать стоя», – решил директор школы.

Хорошо, что ночью очередь не двигалась.

В конце концов Банов взял пример с крестьян, тех, что были за ним, и тоже, как они, уселся прямо на тротуар, прижав к себе колени, обнял их и так вот задремал.

Когда очнулся, услышал за спиной разговор.

– А если это он? – говорил кто-то из крестьян. – Как узнаешь?

– Та не, оно видно должно быть… Я с собой старую газету взял!

– Покажь!

– Не, она далеко, чего зря вытаскивать?

Банов обернулся, и тут же крестьяне замолкли, уставившись на него с опаской.

Наступало утро. Сумрак начинал рассеиваться. Но фонари еще горели.

Директор школы посмотрел на часы, висевшие на ближнем столбе.

Двадцать минут седьмого.

Через сорок минут должен прийти мужчина в сером драповом пальто и принести чаю.

Сорок минут пролетели быстро. На самом деле мужчина пришел даже раньше, без пяти семь. И принес он не только чай, но и бутерброд с салом, так что Банов смог и позавтракать.

– Ну идите, отдохните! – говорил мужчина жующему соседу по очереди. – А к трем подходите, может, к тому времени совсем близко будем, тогда вместе постоим!

Около пяти часов пополудни Банов уже вплотную приблизился ко входу в Мавзолей. Крестьяне, стоявшие за ним, напряженно молчали. Это немного радовало директора школы, уставшего от их бестолковых споров, в которых чаще всего звучали две фразы: «Он!» и «Не он!».

Мужчина в драповом пальто, стоящий впереди, тоже молчал. Где-то в полчетвертого ему стало плохо, и кто-то из соседей по очереди поделился с ним сердечными таблетками. Теперь он вроде чувствовал себя получше, но был страшно бледен.

Очередь двигалась едва заметно, но движение это отличалось постоянством.

Вот уже и мраморный порог. И ступенька.

Банов горел от нетерпения увидеть вождя.

Крестьяне за спиной снова зашушукались, но тут их кто-то одернул.

Медленно поворачивала очередь направо. Вот еще полторы ступни, и он увидит… Но нет, там был еще один поворот.

Наконец Банов увидел его. Он лежал под стеклом, желтый, словно сделанный из церковного парафина.

Медленно плывя мимо, директор школы нагнулся к лежащему под стеклом и внимательно посмотрел на его лицо. Что-то там показалось подозрительным Банову, и он успел еще раз пониже нагнуться – и действительно, показалось ему, что увидел он едва заметные трещинки, какие случаются иногда на старых глиняных горшках.

– Ненастоящий! – прошептал сам себе Банов, и тут же словно полная тишина окружила его.

Он испуганно оглянулся – крестьяне, замерев и выпучив глаза, смотрели на него. Банов посмотрел вперед, но мужчина в драповом пальто, а впереди него и вся очередь, уже выходили из этой комнаты, а значит они не услышали по небрежности произнесенное слово.

– Ненастоящий? – шепотом переспросил один из крестьян, показывая взглядом на лежащего под стеклом.

Отступать было некуда, да и был Банов уверен в своей правоте.

– Нет, – подтвердил он шепотом. – Ненастоящий.

Лица крестьян просветлели. Угрюмость и напряжение исчезли, один из них даже улыбнулся.

Банов поспешил догонять очередь.

Крестьяне отстали.

Мужчину в сером драповом пальто он догнал уже на булыжнике Красной площади. Собственно, очереди там уже и не было, люди, выходя из Мавзолея, как бы сосредоточивались на себе и расходились, рассыпались, и каждый шел в одиночестве, думая о чем-то сокровенном, или, может быть, это только так казалось.

Банов тоже шел в одиночестве, шел медленно, и в голове его крутилось одно-единственное слово: «НЕ-НА-СТО-Я-ЩИЙ!..»

Дней пять спустя наступил серый рассвет. К этому времени у Добрынина и урку-емца кончились дрова и осталась только одна бутылка спирта.

Несколько дней полной темноты оказались серьезным испытанием для народного контролера. Сначала он пытался что-то сделать, трощил оставшиеся дрова, желая вновь изобрести древнюю лучину, но ничего не получалось, а щепки сгорали во мгновение ока и ничего, кроме самих себя, не освещали. Запустить динамо-машину ни Добрынин, ни Ваплахов даже не пытались, были они в технике людьми темными и оба чувствовали смешанные страх и уважение по отношению к любой механике, а тем более к такой, которая рождала электричество.

Но вот засерело за окном, рассеялась темнота, и в холодной тишине дома, согреваемые только выигранным в карты у военных спиртом, обрадовались контролер и урку-емец, и оба подошли к окну.

– Ну вот, выжили-таки, – вздохнув, сказал осипшим голосом Добрынин. – Теперь можно и в дорогу собираться.

Ваплахов кивнул.

– К старухе пойдем? – спросил Добрынин, припомнив одновременно, что говорила эта старуха о русском народе.

– Надо пойти, – наконец нарушил молчание Ваплахов. – Собак даст.

– Ну хорошо, – произнес народный контролер, как бы успокаивая самого себя. И тут же задумался он о том, что надо бы старухе что-то подарить от имени русского народа. Но как ни задумывался, а ничего придумать не мог. Полез он в свой вещмешок, нашел там пачку обрезанных кожаных страниц с древними письменами, книжки, но ничего такого, что сгодилось бы для подарка, оттуда не выудил.

– Я к этому загляну! – сказал неопределенно Добрынин и пошел в комнату радиста «Петрова».

Комната была раза в два меньше той, в которой они жили. На специальном столике громоздились странные железные аппараты, составлявшие радиостанцию. Тут же справа стоял комодик, а в углу – тумбочка. Вместо кровати в комнате на полу валялся матрас, возле которого чернела перегоревшими углями бочка-буржуйка.

«Скромно жил японец!» – подумал Добрынин.

Заглянул в комод и тут же обрадовался, заметив разные мешочки с провизией.

– Эй, Дмитрий, глянь сюда! – крикнул он погромче, чтобы урку-емец в соседней комнате мог его услышать.

Урку-емец, зайдя в комнату и оценив содержимое комодика, улыбнулся многозначительно.

– Как ты думаешь, если это вот старухе подарить, она обрадуется? – спросил Добрынин.