Удача, что они не в «Шаарей цедек». Та больница напоминает ему о смерти, парящей у кровати четырнадцатилетнего мальчика, и ему кажется, что души умерших вылетают там из высокой серой трубы в небеса. Жизнь семейства Лехави разделилась на до и после «Шаарей цедек». Йонатан хотел бы видеть сейчас рядом с ними свою маму: чтобы та, как мать Алисы, звонила каждые две минуты узнать, что происходит и что нового, чтобы волновалась и говорила «я еду», посылала бесконечные сообщения, спрашивала «что вам купить, я как раз в столовой» — ведь в мир намерен прийти ее первый внук, носящий фамилию Лехави. Но он знал, что так не произойдет.

Подавая Алисе баночку с соком, Йонатан спросил, принести ли ей что-нибудь поесть, и она нежно ответила:

— Почему бы и нет, и знай, что ты очень милый.

Он направился в новый торговый центр с ощущением влюбленности, какого не испытывал уже давно, и заказал для нее тост с моцареллой и круассан, довольный, что вопреки обыкновению позволил себе делать покупки, не считая каждые полшекеля.

Вернувшись в приемную, он радостно вручил Алисе шуршащий пакет. Она принялась за еду, но вдруг ее тело пронзила боль, от которой она страдальчески сморщилась. Йонатан сказал ей:

— Дорогая, я не могу тебя видеть в таком состоянии. Нет нужды тебе так страдать, — и они вернулись к стойке медсестер. Но сестра — другая, совсем молоденькая, по имени Данья — быстро ее осмотрела и, как и предыдущая, сказала, что время еще не пришло и что им следует вернуться домой хотя бы на неделю.

Они пошагали в сторону лифта, мимо них прошел мужчина в строгом костюме. Он бросил на Йонатана быстрый взгляд и поздоровался, тот ответил мужчине приветствием, хотя и не узнал его.

— Мы знакомы? — осторожно спросил он.

— Адвокат Офер Горен, помните? — чопорно ответил мужчина.

— Конечно-конечно, адвокат Горен, как поживаете? Что привело вас сюда? — рассеянно спросил Йонатан, а Горен объяснил, что продолжает заниматься исками против врачей и пришел сюда в связи с одним из дел.

— Скажите, — его голос изменился, — чем все кончилось? Вы пришли ко мне вдвоем по вопросу иска против врача вашего младшего брата — и пропали. Не поймите меня превратно, мне просто любопытно, что с этим иском.

— Пока что мы им не занимаемся, — Йонатан с трудом скрывал смущение. — Но если решим вернуться к нему в будущем, разумеется, возобновим контакт с вашим бюро.

Когда они вышли из больницы и направились к многолюдной автобусной остановке, уже смеркалось, дул прохладный иерусалимский ветер. В автобусе две девушки поднялись со своих мест и застенчиво предложили сесть Алисе, которая ответила: «Ах, спасибо, не нужно» — и села только после того, как Йонатан настоял на этом. Через несколько минут они сошли на своей остановке, и Алиса попросила:

— Йон, сообщи на работе, что мне скоро рожать. До родов будем вместе, станем смотреть кино, читать Агнона и вместе есть три раза в день, может быть, даже суши. Устроим себе повторение шева брахот^[160]. Только это будет шева брахот по-другому, потому что мы будем друг другу дозволены, в отличие от шева брахот после свадьбы.

— Отличная идея, — улыбнулся Йонатан, и воспоминания унесли его в счастливое послесвадебное время. Однако реальная картина быстро заставила Йонатана вернуться с небес на землю — на ступеньке перед входом в их квартиру сидел Мика.

— Здравствуйте, — сказал он удивленно, будто приветствуя нежданных чужаков. — Откуда вы?

— Из родильного отделения, — ответили они, обменявшись усталыми взглядами.

— Вы что, уже родили? — Мика изумленно смотрел на большой живот Алисы.

— Нет, малыш решил немного задержаться, — раздраженно ответил Йонатан. — Что-то случилось, Мика? — холодно выпалил он, чрезмерно резко втыкая ключ в замочную скважину.

— Нет, ничего. Совсем ничего не случилось, и в этом вся проблема, — Мика использовал ответ на вопрос как лазейку, в которую можно втолкнуть побольше слов. — Но я не забываю. Мы поедем ночью, Йонатан, и соорудим площадку в память о нашем брате, и сделаем это в Беэроте, и я тебе объясню почему: потому что Беэрот принадлежит нам настолько же, насколько им, и если они не предложили устроить детскую площадку имени Идо на въезде в новый квартал, то мы сами об этом позаботимся. Быть того не может, что все уже занято, синагогу же назвали в честь маразматика — отца Ариэли, который умер в прошлом году. Новую женскую микву нарекли именем бабки Хайека, что оставила наследство. Ремонт мужской миквы — в память Нати Офнера, погибшего в Газе. А новый клуб назвали в честь какой-то американки с длинной сложной фамилией, которая заплатила в долларах. Одному Идо ничего не осталось.

Оглушенный градом слов, Йонатан был бы рад наклонить голову и дать им пролететь мимо.

— Мика, нам нужно отдохнуть до родов. Обсудим все по телефону, — недружелюбно покосился он на брата.

Но Мика, видимо хорошо подготовившийся, оборвал его:

— Братан, поверь, я не просто так пришел, я не собираюсь мешать или надолго застревать тут, и мне уж точно достает такта, я понимаю, что происходит, но мое дело — срочное и важное, поэтому я пришел. Посидим, обговорим пару минут, и я уйду. Клянусь.

Супруги Лехави с упавшими лицами вошли в квартиру, Мика поспешил за ними. На диване высилась куча чистого еще не сложенного белья. Алиса сконфуженно поковыляла к дивану и тщетно попыталась запихать белье в переполненную корзину.

— Все в порядке, Алиса, мне бы такой балаган, — Мика попытался снять напряжение, но тем самым только усилил его.

Йонатан поставил разогреть в микроволновке замороженные кабачковые котлеты, достал из холодильника зерненый творог, крупно нарезал салат, выжал в него лимон, накрыл на стол и задумался, доколе этот сумасшедший брат будет его преследовать. Алиса попробовала салат и, демонстративно игнорируя вторгшегося в их дом и в их личный «шева брахот» гостя, сказала что в беременность почти не остается места для еды, поэтому быстро насыщаешься, но вскоре снова чувствуешь голод. Йонатан промолчал и пошел мыть посуду, оставив Алису и Мику поедать друг друга глазами.

Мика сообщил:

— Я устал, — и улегся на так и не убранное с дивана белье со словами: — Нет сил, Йонатан, мне правда все уже надоело.

Алисе хотелось плакать по своей стирке и своей жизни, хотелось переехать в отдаленное село на Голанских высотах, в кибуц Йотвата, на заброшенную ферму без электричества и водопровода в какой-нибудь дыре в Негеве, куда ведет неудобная, полная колдобин гравийная дорожка, — куда угодно, главное, чтобы Мика не мог туда с легкостью добраться и разорвать тонкие нити, которыми она и Йонатан пытаются сшить свою совместную жизнь. Им необходимы большие желтые железные ворота, что открываются только с помощью ежедневно сменяемого пароля, который они не выдадут Мике даже под пытками.

Она подошла к Йонатану, который бился с грязной посудой, и, почти не разжимая губ, прошептала ему: «Смотри» — указывая глазами на выстиранное белье, над которым трудилась все утро. Ее зеленые глаза увлажнились, и она ушла в спальню.

— Сделай одолжение, зачем лежать на белье? — Йонатан сделал Мике замечание, но тут же пожалел о своей раздраженной интонации. — Ну ладно, пойдем в маленькую комнату. Поспишь там, — смягчил свое негодование Йонатан.

— Брось, я не спать сюда пришел, только прилег на минутку набраться сил, сейчас мы пойдем, — встрепенулся Мика. — Надо ехать в Беэрот. У меня в машине тридцать маленьких кипарисов и пятьдесят саженцев мяты и вербены. Карусель туда уже утром доставили грузчики. В машине есть мотыги и вывеска, которую я заказал у Михмана в мастерской. Работать будем ночью. Вывеску прикрепим к большому дереву. К утру в Беэроте будет сад имени Идо. Идо к нам не вернется, так хоть сделаем что-то в его память там, где он рос.

— Не стоит, давай пойдем спать, — Йонатан попытался отложить неизбежное, всеми способами сигналя, что находится в последней стадии изнеможения. — Кроме того, завтра я весь день работаю в Бецалели и должен быть бдителен, как пантера.