За крайним столиком разместился Паша Хилтунен, металлург – комсомолец из Кандалакши, косая сажень в плечах, под два метра ростом. И хотя он финн наполовину, рост у него – явно русский…

Обычно пиво приносили двое ребят-официантов. А тут двери распахнулись, и в вестибюль вошли четыре молодые женщины, на них – только мини-бикини.

Мы умерли… Советские люди, комсомольцы… Сами понимаете наше состояние. Мертвая пауза длилась секунды… Потом – рёв Паши, который вместе со столиком летит в бассейн. Стоит в воде, пытается прикрыть свое хозяйство не тонущей пластмассой. Девушки, не обращая на него внимания, расставили на столиках длинные стаканы, бутылки, разложили легкие бутерброды, сложили подносы на кафельную стойку и пошли в парилку. Мы умерли второй раз. Что делать? Заканчивать париться? На выход? Или подождать, пока те выйдут? Решили следом за Павлом залезть в бассейн. А вода ледяная…

– Так, вылезаем и в парилку, – слышим голос нашего гида, стоящего в дверях бассейна. – Здесь парилка совместная. Но ведите себя по-джентльменски, парни…

Рассказчик сделал паузу, неожиданно коротко закончил рассказ:

– Ничего, выдержали… Но экзамен на внимательность не сдали: гид тоже чуть позже зашел в парилку, но, в отличие от нас, в плавках…

– Ха-ха-ха…, ха-ха-хё-х, – уже до слез смеялся патриций. – Не может быть… Какая прелесть!

В это время из парилки, наконец-то, буквально выполз Иван Васильевич, кряжистый мужчина с редкими волосиками на могучей, лобастой голове. Он делает дыхательные упражнения, не спешит заворачиваться в простыню и смотрит на своего товарища, недоумевая, что могло так рассмешить его.

– Ваня, давно я так не смеялся! Ну, Сергей, ну, насмешил… Подожди, отойду и перескажу тебе сию байку… А сейчас давайте выпьем!

– Если я сейчас снова выпью, то свалюсь, безнадежно, – сказал Сергей. – Лучше я ещё раз постою под холодным душем.

Старые друзья остались у стола вдвоем.

– Вань, не пойму я, за что его хотят арестовать? Ведь он или святой, или ребенок… До него даже не доходит, что ему могут впаять «измену Родине»… Ведь он уверен, что все делал правильно. И он, действительно, по моим, например, меркам, делал все правильно. Служил Родине, второму человеку в государстве, правительству, наконец, народу…

– Это ничего не значит, Жора. Они проиграли вчистую дело, которое начали. А дело – святое. Помнишь, референдум в марте? Почти 100 процентов народа во всех союзных республиках проголосовали за сохранение СССР. Вот это и был их мандат, выданный народом. Вот их козырь, идеология и крест, и я точно знаю, что Сергей говорил Премьеру, на что делать акцент… Но тот был изначально пассивен. Не хотел становиться лидером. Понимаю. Ответственность, кишка тонка… Все понимаю. Но он сейчас берет на себя ответственность? Он прикроет этого парня? Легче легкого найти стрелочника… Надеюсь, ты меня понимаешь?

– Я не политик, военный. И скажу так: более бездарного поведения, чем поведение несколько дней назад нашего военного министра, трудно себе представить. Сегодня новая власть истошно вопит: «Смерть путчистам!», «Разобьем головы собакам-путчистам!» Я большего позора не видел! Неужели России на роду писано, чтобы ею управляли дураки, палачи и алкаши?

Знаешь, что такое путч, в классическом, в скобках, военном, представлении? Чили! Это путч… Аргентина – тоже. Тысячи жертв и замученных на стадионах-тюрьмах… Не дай, Бог, конечно, это ужасно… А у нас, какой путч!? За три дня ни одной вразумительной команды не прозвучало! Сопляки – мальчишки, подстрекаемые старыми провокаторами из недовольной партийно – чиновничьей номенклатуры во главе с пьяным секретарём обкома и братвой – кооператорами, которые машинами возили из своих баров и ресторанчиков на Набережную водку и жратву, полезли под танки. Конечно, кровь – это ужасно, непростительно. Но это и момент истины…

– Так–то оно так, да нас не спросили, Жора. Это факт. На нас с тобой упала судьба этого мальчишки, по возрасту – не самого старшего сына. Это второй факт. И я спасу его не потому, что он в ранге министра, один из умнейших идеологов страны. Жора, прости за пошлый пафос: он стал моим другом задолго до ГКЧП, когда был простым журналистом… А у него еще двое сыновей, жена. И я прошу тебя помочь ему, как когда-то помог мне спастись от ищеек Берии.

– У нас с тобой нет больше Северного полюса… И острова Рудольфа…

– Зато у тебя есть академия, которую закончили десятки генералов и даже маршалы, твои выпускники и ученики…

– Не суетись. Пока нам и здесь неплохо. Гарнизон наш, без нашего разрешения ни один в чужой форме не въедет, так? Так! Его не будем светить, пусть сидит у меня в лесном домике. Там с гектар земли отгорожено, поставим дядьку – двоих, как на охраняемом объекте. Книг завезем, едой набьем холодильник… Пусть довыздоравливает. Вот так, мой боевой товарищ. Это по-военному, не ваша гражданская богадельня.

– Его, может быть, нужно доктору показать…

– Не проблема. У нас и здесь есть медсанчасть с правами госпиталя, и в Сокольниках у меня товарищ начальником госпиталя служит. Спрячем Сергея там, никто и знать не будет.

– Хорошо, дорогой Георгий Саныч, мой старый и верный друг, спасибо. Я могу оставить его на тебя? Мне надо вернуться в Москву, у Саши непростая ситуация, хотя она еще и встает, и даже ходит… В общем, ты все знаешь, Жора.

– Я дам команду, тебя довезут на моей машине… Посиди еще немного, я что-то стал скучать по тебе, по нашим временам… Ведь мы с тобой, фактически, остались вдвоем. Помнишь, как тебя представлял мой замполит на общем собрании слушателей? «Слово предоставляется Герою Советского Союза, генерал-полковнику авиации… Ха-ха-ха-а. Я даже не успел встрять, поправить его. А потом специально промолчал, думал: пусть пройдёт зал, который приветствовал тебя стоя. Ты все эти регалии заслужил. И как ты разочаровал тысячный зал, когда сказал, что ты – рядовой ВС в отставке, что флаг-штурманом был, но это не военная должность. И что званием Героя Советского Союза тебя не награждали. Мне снова стало так горько и обидно, что захотелось плакать… Вань, кто сделал это?

– Контора Лаврентия Павловича… Наш куратор – полярный академик… Да, ерунда все это. Хорошо, что ты меня спас, что живым остался, что в лагеря не попал… Давай выпьем, Жора. Хотя я уже давно так помногу не пью. Силы не те.

– И я не пью… Только в обед – лафетничек, после сна, на полдник – второй, но уже домашней настоечки или наливочки. И на ужин – третий. Спать ложусь рано, встаю – тоже рано. Это уже служба, не вытравишь.

– А лафетничек-то какой?

– Петровский, поболее соточки граммов, дома покажу. И долгое время – только водочка. А теперь вот еще и настойками увлекся. Угощу тебя можжавелевой, тминной и клюквенной, но наливкой. Сам делаю. Жене очень нравится, с удовольствием принимает. Вот и твоей Саше надо было на все домашнее переходить. Тогда бы и желудок сохранила… Все, молчу-молчу, прости. Вы же не на природе, не за городом живете.

– И не на маршальскую пенсию… Ты же знаешь мою пенсию? Только гонорарами и существую да плюс членство в редколлегии одного журнала.

– Вот, твою мать, героя–лётчика держат на рядовой пенсии. И ты молчишь, не хочешь, чтобы за тебя похлопотали…

– Ладно, Жора, не заводись. Это ведь не первый разговор. Столько лет прошло, все забылось, быльем поросло…

Они налили в стопки водку, посмотрели друг на друга, чокнулись и со словами «Будь здоров!» выпили и крякнули, со смаком.

Из душевой комнаты вышел Сергей, не подходя к столу, стал вытираться полотенцем.

– Он, правда, болен? – Шёпотом спросил Георгий Александрович. – Держится молодцом, не подумаешь, что инфаркт перенес…

– Мне его лечащий врач – какой замечательный мужик – сказал, что он умрет тихо, не вскрикнув, скорее всего, во сне. Вот такая у него ишемия сердца. Только когда, неизвестно, может, и сорок лет еще протянет. Как жизнь сложится, сколько стрессов будет и т.д.

– Давай-ка, чаем его напоим, подогреем чайник-то… Есть малина, клубника, даже ежевичное варенье есть. Пусть поест, для сердца – это бальзам.